— В контору Бари, мне надо быть там к десяти часам, querida.
Забавно, но такие эпитеты на испанском почему-то убойно действовали на всех моих знакомых женщин. Нет, не на французском, а именно на испанском — а я же у нас калифорниец, до Мексики рукой подать, приходится оправдывать.
— Нуу… котик…
Я вздохнул, изобразил движение мысли и категорически отрубил.
— Нет, не могу, никак нельзя опаздывать, буду к вечеру.
Чмокнул Варвару в плечико и отправился на свое будущее место работы — в «Строительную контору инженера Бари». Как только я выяснил, что она уже существует под таким названием и сидит на Мясницкой, другие варианты трудоустройства даже не рассматривались.
Такая целеустремленность объяснялась просто, еще в годы учебы на меня большое впечатление произвела деятельность Владимира Георгиевича Шухова, без преувеличений великого русского инженера, легенды строительного дела. Ажурная башня на Шаболовке, долгие годы бывшая символом «Голубого огонька», дебаркадер Киевского вокзала, первые русские трубопроводы, паровые котлы (стоявшие, кстати, на приснопамятном броненосце «Потемкин»), крекинг нефти, подвесные и мембранные перекрытия — это все Шухов, куда там Эйфелю с его башней и несколькими мостами! Еще студентом я постарался найти и прочитать все, что можно об этом человеке, а уж когда появился интернет… Короче, Шухов работал вместе с Бари с конца 1870-х и был главным инженером в этой самой «Строительной конторе».
Поход я готовил тщательно, почти месяц — заказал визитные карточки, по мере сил освежил в памяти расчетные методы, не пожалев для этого заряда планшета, неделю практиковался в вычислениях с немецкой логарифмической линейкой, вспоминал и переносил на бумагу нововведения в строительстве за весь 20 век.
На Мясницкую я добрался вовремя, благо Москва была еще совсем невелика и только-только начала выплескиваться за пределы Камер-Коллежских валов, ставших в итоге Третьим транспортным кольцом. За редчайшими исключениями все нужные мне места располагались в пределах Садового, что позволило почти всюду передвигаться пешком. Нахаживал я километров по десять-пятнадцать, а то и двадцать в день, отчего за прошедшие месяцы скинул килограммов восемь-десять и хорошо подтянул общий тонус организма, немало помогло и правильное питание.
Бог ты мой, какое тут было масло! А сметана!!! Вот кладешь кусок в рот и сразу понимаешь, что не вата гидропонная, не мясо на анаболиках и не смесь Е471 с Е232 с добавлением Е336, а настоящая, натуральная еда.
А еще регулярное сидение над записками и попытки восстановления и конспектирования когда-либо полученных знаний, понемногу тренировали память. Ну и спать я стал как убитый, в одно касание с подушкой, что неудивительно при таких нагрузках и чистом воздухе. Вообще, жизнь в центре города здесь была куда как здоровее, чем в мое время — в первую очередь из-за того, что местные лошадиные силы были исключительно биологического происхождения. Ну да, навоз, но с этим боролись домовладельцы и дворники, а чистая публика поголовно носила кожаные галоши. Их-то я и поставил под вешалку в парадной конторы Бари, поднялся по лестнице и попросил доложить о моем приходе.
Приняли меня быстро, минут через пять, что характерно — сам Бари и сам Шухов, я аж обомлел. Оба выглядели вполне стандартно для образованных людей тех лет — хорошие костюмы, бородки и усы, разве что Бари предпочел галстук-бабочку и был заметно более седым, чем его младший коллега и товарищ. Что любопытно, был Бари тоже «американцем» — успел поработать в США и даже получить там гражданство, а потом вернулся в Россию уже как «иностранец», что в известной степени облегчало ведение дел с непробиваемой российской бюрократией, — и потому после моего появления приветствовал меня на английском.
— Здравствуйте, Александр Вениаминович, здравствуйте, Владимир Григорьевич, давайте лучше на русском, благо мы все тут русские, — улыбнулся я.
— Простите? Вы Майкл Скаммо?
— Да, это американизированная форма, а так — Скамов, Михаил Дмитриевич, к вашим услугам.
— Однако! И как это вас угораздило стать американцем?
— Ну, угораздило не меня, а моих предков, деды-прадеды служили в Русско-Американской компании. Форт Росс, Калифорния — может, слышали?
— Про русскую Аляску знаю, а вот про русскую Калифорнию — извините, нет.
— Да той Калифорнии было один поселочек и полдесятка ферм в округе, так что ничего удивительного, извиняться совершенно не за что.
— Хорошо, давайте ближе к делу. Как вы стали инженером?
— Я закончил Калифорнийский университет, специализировался по физике и механике, затем недолго работал на Тихоокеанской дороге и около пятнадцати лет в нескольких строительных компаниях, а также в управлении строительства Сан-Франциско.
Дальше последовали вопросы об образовании, с чего вдруг сын русского колониста решил стать американским инженером — я поведал мэтрам свою легенду, о том как мой «отец» унаследовал от деда ферму и сумел неплохо развернуться в 1849, когда началась золотая лихорадка — продавал старателям продукты, инструмент и тому подобное, затем организовал свое дело, получил несколько правительственных контрактов во время Гражданской войны, как семья вошла, по американскому выражению, в top middle class — верхушку среднего класса. Пару раз, когда я вставлял английские словечки и выражения, Шухов взмахом кисти давал понять, что перевод не нужен.
— Почему вы решили приехать в Россию?
— Здесь, насколько я знаю, мало инженеров, есть где развернуться. Ну и зов предков отчасти, — улыбнулся я.
— У вас есть рекомендательные письма?
— Увы, я был ограблен по приезду, могу предоставить только справку из полиции, — Бари нахмурился. — Как раз сейчас я занимаюсь восстановлением документов, но это не быстро, а я бы не хотел сидеть без дела. Я предлагаю испытать меня, а работать я готов до разрешения этого вопроса хоть техником, ибо понимаю ваши сомнения.
Нда, наверное, это был самый суровый экзамен в моей жизни. Хуже всего было то, что специализации в инженерном деле еще не проявились, местные инженеры были, что называется, широкого, даже широчайшего профиля — мне в студенческие годы попался в руки «Карманный справочник инженера» за 1903 год, так чего там только не было! Расчет паровозных колес, сопромат, методы устройства дерновых откосов, способы кладки, циркуляр МВД об электрическом освещении, и все это в предельно компактной и четкой форме. Вот и Шухов с его диапазоном конкретное подтверждение этому, а я продукт узкой специализации, расчетчик. Хорошо хоть в стройотрядах успел поработать, да по нашим объектам помотаться, мало-мало строительство знаю. В результате двухдневного марафона (за один день не уложились, у принимающей стороны и помимо меня дела имелись) теорию я «сдал» на отлично, практические задачи на хорошо, а вот то, что именовали технологией строительного производства — с трудом на удовлетворительно. Правда, тут я вылез за счет послезнания — и Бари, и Шухова очень заинтересовали мои рассказки про бетонные конструкции, в особенности про преднапряженный бетон.
А наибольшее впечатление на них произвела такая простая вещь, как железобетонная надоконная перемычка, покамест неизвестная. Еще бы, как грамотные специалисты они сразу прикинули, насколько это ускорит строительство вместо выкладки из кирпича клинчатых или лучковых недоарок. Бари загорелся вот прям щаз организовать производство на своем заводе в Симоновой слободе, но я предупредил его, что у меня вот-вот будет патент, а пока лучше отработать технологию и подготовится к массовому производству, чтобы сразу застолбить рынок как минимум Московского промрайона.
До Варвары я добрался только на исходе третьего дня, потому как вымотали меня коллеги сверх всякой меры, порой не помогали никакие знания и опыт. Она подулась, но припасенная в предвидении такого поворота коробка шоколадных конфет товарищества «Эйнем» сделала свое дело и мы отпраздновали мое зачисление в штат конторы Бари инженером бурным сексом.
Втягиваться в профессию я начал одновременно с движением в сторону «передовой молодежи», через которую предполагал выйти на контакт с группами революционеров — никаких партий еще не было, даже минский междусобойчик, который потом в курсе истории КПСС громко именовали «Первым съездом РСДРП», еще не состоялся, а уж до создания партии социалистов-революционеров было года три-четыре минимум. Потому-то и встала задача как можно более раннего внедрения, чтобы успеть оказать максимальное влияние на самом ответственном, начальном этапе, пока партийные доктрины не закостенели, пока такие знаковые фигуры, как Чернов или Плеханов еще не делали большого различия между эсдеками и эсерами.