А птицы заходят в купальню по очереди, подбадривая и задирая друг друга.
Когда доходит очередь до дубоноса, тот, забирая вещи из стирки, надевает их на себя, не дожидаясь, пока просохнут. Всё мокрое хОлодно сперва и неприятно липнет к телу, но растянув промеж лопаток кожу на спине, растолкав воздух подле, познаёт птица, что, взмывающие к небесам капли воды, забирают с собой излишки её горячности. Дубонос едва ли не впадает в дремоту от удовольствия, но заметив подле себя очередь, решается направиться туда, откуда прибыл. По всё время полёта он хорошенько запоминает дорогу, чтобы при случае вернуться, но какова она была, и что приметного встретилось ему на пути, задумал не говорить о том никому. Дубонос умеет держать язык за зубами30, как никто другой. Рыбы и то разговорчивее, нежели, чем он.
Покуда дубонос удалялся от пруда всё дальше и дальше, там уже, тоже все в мокром, сидели синицы, поползни, малиновки. Ястреб поглядывал на них, любуясь своею тенью, и коротко вздыхал. Вот бы и ему, там же, рядышком… Так нет же, испугаются, разлетятся кто куда, а одному – оно всё как-то не так.
Накупавшись всласть, намаявшийся за день щегол подсчитал, что перетаскал птенцам букашек больше, чем весит сам. Придя в некоторое замешательство от собственной удали, он присел на качели ещё бездетной, но упругой уже лозы, да как взялся, ни с того, ни с сего, маячить маятником туда-сюда, в такт биению сердца. Войдя в раж, не заметил он и появления супруги. Та, в мокром на груди банном халате, толкнула его бедром, прогнала в гнездо к детям, а сама, проследив, дабы никто не уличил её в ребячестве, принялась раскачиваться. Делала она это, как, впрочем и всё остальное, с серьёзным выражением, и совершенно не так, как щегол, а правильно: сюда-туда, сюда-туда. Супруга щегла была уверена в том, что её он, как и все мужчины ничего не умеет толком.
Птицы разлетелись, переждать жару в тени. Пруд понемногу возвращал себе воду с берегов, раскладывал на широкой полке дна ил и песок по своим местам. Ему было слышно, как дятел, устроившись на сквозняке, играет сучком, как варганом31. Воющий его напев навевал на округу дремоту, и она-таки размякла бы вовсе от неги, коли бы простуженный ветром одуванчик не вздохнул резво, так что взлетела с него лепестком жеманная бабочка лимонница.
В ветре, что обыкновенно волнует крону леса, чудится тяжёлое, трудное дыхание моря. Выдавая дубы за корабельные, вскормленные землёй, сосны, с протяжным хрустом, похожим на стон, ветр ломает их мачты, как мечты, что рушатся часто, всего в один миг.
Не дремлют, струятся без устали одни лишь фонтаны молодых сосновых побегов, цвета старого золота. Им ли страшится штормов. Ершисты и податливы, упруги и уступчивы, красивы самой юностью своей, прямолинейностью, честностью, что с возрастом так часто сходит на нет. Выдавая сие за мудрость, кому делаем одолжение мы? Уж верно, не себе. В честности – полнота справедливости, целостность прав, где подразумеваемое при рождении равенство, наивная вера в его незыблемость часто играет дурную шутку с тем, кто остаётся честен навсегда.
Обыкновенная жизнь
Наполовину застегнутая пуговка луны на голубой блузке неба держит её ворот слегка распахнутым. То небо, распаляя в себе кокетство, жалует к нам. И доставая из-за пазухи солнце, протягивает его, как сердце или жаркий цветок, что исполняет самые заветные желания. Только вот – слишком много их у нас, а надо, чтобы только одно. Одно на всех.
В золотой бахроме сосновых побегов мне мнится тесьма с рядом свободно свисающих нитей скатерти, которой бабушка некогда застилала свой круглый стол. Я так любил сплетать эту витую тесьму в косички, поджидая, пока из кухни, с криками: «Дети, осторожно, горячее!», не появится бабуля с дымящейся супницей на вытянутых руках. Кажется, что тут, среди сосновых когтистых лап, некстати совсем это видение.
Если постараться как следует потрясти калейдоскоп воспоминаний, то из разноцветных кусочков стекла сложатся привычные в детстве картинки: бабушка стоит в кухне, согнувшись над тазом, полным белья и наструганного хозяйственного мыла; она же, – тяжёлой походкой бредёт с рынка, либо стряпает очередное, по три раза на день, другое кушанье. Первое-второе-третье, и непременно что-нибудь к чаю.
Каждое утро начиналось с аромата запаренного проса32. Бабушка тщательно выметала пол влажным веником, отчего в доме витал вкусный тёплый аромат уюта и заботы о ближних. Выходило так, что ей было куда удобнее делать всё самой, чем мириться с нерасторопностью менее умелых помощников или чистить, да переделывать за ними после.
30
дубоносы издают неприятные специфические звуки только в короткий брачный период, в остальное время молчат