Мать строго поинтересовалась:
– Ну, и куда это мы опять? К соседу?
– Да! – Ответил я, глядя ей прямо в глаза.
– Надо же… – Протянула мать и добавила, – Только ты не надейся, что я позволю ходить тебе по улице неряхой. И завтра же избавлюсь от этих кошмарных сандалий… Сил моих больше нет, смотреть на это безобразие!
– Нет! – Запротестовал было я, но мать оказалось непреклонной, – Учти, – добавила она, – я выкину эти лапти в помойное ведро ночью, когда ты ляжешь!
И не иначе, как чтобы подчеркнуть причину моего ничтожества, она остановила взгляд на том, во что я был обут.
– Тогда… тогда я больше никогда не буду спать! – Мой возглас, горячий, как и щёки, застал мать врасплох, посему, воспользовавшись её замешательством, я пообещал, – Или нет, я лучше буду спать прямо в сандалиях!
– Ну-ну… – Угрожающе покачала головой мать и удалилась на кухню, оставив меня наедине с неказистой обувкой.
Немного испуганный, я поглядел себе в ноги. Снову ярко-красные, сандалии давно сбросили личину35 и имели приятный цвет подтаявшего в руках шоколада. Их кожа и впрямь истёрлась, но никакой обуви до и никогда уж после не удавалось столь же бережно охватить каждый мой пальчик, не стесняя его. Толстая подошва из нескольких слоёв грубой кожи знавала каждую кочку во дворе, любую ямку по дороге в детсад и тот длинный водоотвод по пути к бабушке, о который я не раз спотыкался. К тому же, верх сандалий был украшен прекрасными дырочками, похожими на цветочки, в которые засыпался тёплый песок и приятно затекала дождевая вода.
…За день я так набегался, что вечером совершенно позабыл о своей угрозе никогда больше не спать, а наутро не нашёл своих сандалий. Рядом с кроватью стояли чисто вымытые матерью их огрызки, – без пяток и застёжки.
– Я подумала, раз уж ты так привязан к ним… – Заходя в комнату, улыбнулась мать, но осеклась.
Босой, я стоял у окошка и плакал вослед детству. Оно уходило от меня, обутое в те самые, протёртые до земли, сандалии. Уходило насовсем.
– Я же не знала… – Мать подошла ко мне сзади, положила руку на плечо, но я сбросил её и ответил довольно сурово:
– А надо было знать. – И упал лицом в подушку, чтобы больше никто и никогда не увидел моих слёз. Взрослым ведь не след плакать, – ни после, ни теперь.
Порочный круг
Заметив в кроне сосны яркое пятно, я решил, что позабыл прибрать один из золочёных орехов, которыми украсил дерево перед Рождеством. Но присмотревшись внимательнее, понял, что никогда прежде у меня не было игрушки такого кОлера. На сосновой ветке, пользуясь гребнем её игл по назначению, раскачивалась птица. Повернувшись, она дала рассмотреть себя в профиль, и, хохотнув над моей недогадливостью, упорхнула в сторону песчаного обрыва, что располагался совсем неподалёку. Вооружившись благоразумием и осторожностью, я отправился за нею, и вскоре узнал всё, что позволено человеку, обладающему тактом обождать, тем самым заслужив право на откровенность.
Румяная со стороны солнца, в переднике из голубого лоскута, позаимствованного на время жизни у неба и остриём клюва, выданным терновником с отдачей и оговоркой быть как можно осторожнее, да не размахивать им во все стороны, птица выглядела слишком пёстрой, чтобы находится здесь. Более того, – она казалась чужой, залетевшей по недоразумению. Почитая в выводах более размеренность, нежели торопливость, я-таки признал в гостье хозяйку – золотистую щурку36, которая, как и все прочие птицы, обождав окончания зимы где-то между Красным морем и Индийским океаном, возвращается, раз и навсегда сочтя родной дом лучшим местом для появления на свет малышей.
Я не без восхищения наблюдал, как через узкий лаз, выдав на-гора полпуда37 земли, родители и холостые собратья по перу строят коридор в три сажени38, с детской в самой его глубине, а рядом – небольшую опочивальню для не занятого заботой о птенцах супруга, чтобы тот мог отдохнуть в тишине и набраться сил.
Трогательные отношения промежду собой и соседями омрачалось тем, что золотистые щурки слёту охотились на обожаемых мной пчёл и шмелей. Избавляясь от жала пчелы, они закрывали на это глаза, предпочитая действовать вслепую, но из опасения пораниться или по причине стыда? Сент Обен39 наверняка попытался бы убедить в первом, Папе40, вероятнее всего, лицемерно оставил бы своё мнение при себе, тогда как мне скоро наскучило наблюдать за столь необходимым природе, но противным самому действом.
39
секретарь парижского географического общества, членом которого состоял Жюль Верн, прототип Паганеля из книги Ж. Верна «Дети капитана Гранта»
40
Вильгельм Георг Папе, немец по происхождению (1806, Рига – 1875, Петербург), анималист, чертёжник Его работы – рисунки птиц, увидели свет в Трудах Императорской Академии наук в Санкт-Петербурге.