Идёт детина по лугу к стылому берегу реки, мечется, мочит портки в прозрачной до дна воде, ожидает своей участи. Ему теперя одно из двух, – на берег ли выйти, в омут ли шагнуть. Кому охота постылым-то быть? Никому.
Страх
Полз ужик по дорожке, плутал по тропинке, мимо немытых плафонов одуванчиков, промеж острых камней – по гладким да горячим. Глядело на него небо, радовалось, таким ладным казался ужик, – спинка блестящая, щёчки румяные, глазки мелкими пуговками: зырк-зырк и двойной завиток любопытного язычка по всем сторонам. Тут на небо тучки набежали, им тоже любопытно, кто там внизу из новеньких. Ну, а где облачко, там уж и тенёк. Мал змеёныш, не толще птичьего коготка, глупости в нём никакой, ровно как и ума, ибо только-только вылупился из бледного яичка, но опасность нависшей над ним тени уразумел и замер, забившись в узкую щель между травой и кочкой, – поди, сковырни. Лежит ужонок, страх терпит, не дышит почти, глядь, а кочка-то всё меньше, и выглядывает из неё розовый круглый пятачок дождевого червя. Гладкий да сытый, чуть ли не в два раза толще ужонка, червяк пытлив, не стал держать себя и в этот раз, да и спросил змейку:
– Отчего ты тут один, малыш?
А ужик-то и ответствует:
– Прячусь, – мол, – пережидаю.
– Чего? – Удивился червячок, утирая с губ вкусную земельку.
– Так тень была надо мной, испужался я, жду.
Рассмеялся дождевой червячок докрасна:
– Ты тут постареешь, ожидаючи, то облако в небе, его бояться не след, а вот птицу, той спуску не давай, берегись, пока мал, да не бойся. От страха слабеют, рассуждение теряют, коли оно есть.
– А коли его нет?
– Ну, в таком разе и переживать не след. Жизнь без понятия об ней и не жизнь вовсе!
Мал был ужик, да смышлён, понял он разницу между сенью облака и тенью птицы, между страхом и осторожностью. Отправился он дальше по дорожке, плутать тропинке, мимо пыльных, дутого стекла, фонарей одуванчиков, промеж острых камней – по гладким да горячим.
Если есть…
Позабытым, лаковой кожи пояском, уж лежал на берегу. Рядом, подставляя солнечный лучам стройное, звонкое тело и переворачиваясь с боку на бок, возился его юный непоседливый собрат. Малой понимал, что с соседом что-то не так, и стараясь расшевелить, тыкался в него носом с разбегу, тужился пролезть между тугим кренделем его колец, строил рожицы и улыбался дурашливо, сияя розовым нёбом.
Увы, все старания были напрасны. Глаза старшого были мутны и, как казалось, глядели мимо, в то самое никуда, которое находится где угодно, но только не там, где его разыскивают. Мелкий уж, осмотревшись растерянно по сторонам, не нашёл ничего лучшего, как насупиться, уставившись в воду, где с ленивым благодушием парили рыбы. Приподнимаясь время от времени на поверхность, они чавкали чем-то неприлично громко, после чего, чихая с отменным вкусом и объяснимым удовольствием, не всегда успевали прикрыть рот. По этой причине уж вскорости оказался почти что весь мокрый, – с носопырки до талии. Среди больших и малых рыбищ та, что была постарше всех, вскоре заметила ужонка, который, мыкая горе безыскусно, не таясь, в полном расстройстве обсыхал на бережку. Отправив некстати простуженную стайку испить из кубышки56 микстуры, рыба, взобравшись на мель вразвалочку, по-стариковски, подошла к ужонку ближе, и пошептала что-то ему на ушко.
Неизвестно, что сказала рыба малышу, но тот заметно повеселел, приободрился, и, устроившись поудобнее, стал наблюдать, как зашевелился неподвижный до той поры большой змей. Закашлявшись, он попытался пододвинуться ближе к воде, но так как для того явно не хватало сил, рыба, находясь в очевидном благорасположении к ужеобразному семейству, побрызгала немножко на лицо змею, дабы привести отчасти в чувство. Уж благодарно кивнул, отчего кожа на его щеках разошлась и с глаз словно упала пелена. По-прежнему слегка подкашливая, он принялся стягивать с себя линялое уже трико, сияя свежим взором и посматривая на довольного таким развитием событий ужонка.
Змей переодевался во всё новое не более трёх четвертей часа. Ласточки, что прилетали похлопотать подле него, подхватили ненужную уже одежду и зачем-то унесли с собой. Воробей, который тоже хотел получить лоскуток, побеспокоился, как оказалось, напрасно, – платье ужа, хотя и сильно поношенное, было ещё крепким, лишь слегка теснило в груди, а потому сошло совершенно целым57.