Но мы определенно знаем концепцию, основную мысль, которую Чехов думал положить в основу этой ненаписанной вещи: «Русская жизнь бьет русского человека так, что мокрого места не остается, бьет на манер тысячепудового камня. Простора так много, что маленькому человечку нет сил ориентироваться...» (письмо Д. В. Григоровичу от 5 февраля 1888 года; П 2, 190).
Трудно переоценить значение этого свидетельства для интерпретатора чеховских произведений. Сам Чехов указал тот угол зрения, который должен был определять отбор событий в произведениях, последовавших за «Степью», и одновременно общий вывод, к которому он собирался вести своего читателя.
43
Попытки героя «ориентироваться» в жизни, «разобрать» что-то на этом свете и отрицательный результат этих попыток, их неудача, а как итог этого - человек разбит жизнью «на манер тысячепудового камня». Чехова привлекала, судя по этим словам, именно гносеологическая проблематика: самостоятельным объектом анализа в его произведениях становятся познавательная деятельность человека, его ориентирование в действительности, представления о мире и определяемое ими поведение.
В исследованиях последнего времени не раз убедительно показывалось, что у Чехова окружающий мир всегда дан сквозь призму конкретного воспринимающего сознания4. Показывать жизнь прежде всего как чье-то знание о жизни - эта установка в творческом сознании писателя была неразрывно связана с другой: оценивать это знание
по критериям истины - «нормы», «настоящей правды».
Осенью того же 1888 года Чехов высказал свое известное суждение о задачах художественного творчества: «Требуя от художника сознательного отношения к работе, Вы правы, но Вы смешиваете два понятия: решение вопроса и правильная постановка вопроса . Только второе
обязательно для художника» (П 3,46 - курсив Чехова). Эти слова часто цитируются, и действительно, они нагляднее всего выражают адогматический характер чеховского мира. Но не всегда учитывается, что не сам по себе отказ от решения вопросов является сутью сформулированной здесь творческой программы. Основное уда-
44
рение в знаменитой чеховской формуле, как подчеркнул писатель, падает на правильность постановки вопросов. Недостаточно указать на адогматичность чеховского мира; в не меньшей степени этот мир сориентирован против скептицизма и релятивизма.
Авторская позиция при такой постановке задач не сводится к утверждению собственного, заранее сформулированного знания о жизни. Но она обязательно предполагает оценку чужих знаний, мнений, «правд», сопоставление различных «правд», исследование признаков, условий истины. Правильно ли поставлены вопросы? Является ли то, в чем видят истину, «настоящей правдой»? Что мешает «ориентироваться», разобраться в жизни? Эти и им подобные вопросы станут главными в чеховском мире.
45
1 См. об этом: Линков В. Я. Значение рассказа «Огни» в развитии повествовательных приемов Чехова. - «Вестн. Моск. ун-та, филология», 1971, № 2, с. 21-22.
2 Об отражении в этом споре реалий русской общественной мысли 80-х годов см.; Бердн иков Г. П.
Чехов. М., 1974, с. 161-162.
3 Категория времени входит в чеховский мир именно в «Огнях» не случайно. Герой повести, Ананьев, рассказывает, как он после семилетней разлуки с родным городом встретил на аллеях, где когда-то гулял с товарищами, уже каких-то чужих гимназистов, чужих барышень, и тут только «первый раз в жизни собственными глазами увидел, с какою жадностью одно поколение спешит сменить другое и какое роковое значение в жизни человека имеют даже какие-нибудь семь-восемь лет». Можно предположить, что перед молодым Чеховым во время поездки в Таганрог весной 1887 года, результатом которой стали и «Степь» и «Огни», впервые столь же ощутимо и столь личностно встал вопрос о роли времени в мироощущении человека.
4 См.: Чудаков А. П. Об эволюции стиля прозы Чехова. // Славянская филология, вып. 5. М., 1963, с. 310-334; Он же. Поэтика Чехова. М., 1971, с. 274; Гурвич
И. Проза
Чехова, с. 156-167; Соболевская Н. Н.
Типологические особенности поэтической системы чеховских повестей и рассказов 1888-1895 гг. (автореф. канд. дисс.). М., 1974.
О природе комического у Чехова
Но был ли интерес к гносеологической теме, к способам и формам «ориентирования» в жизни характерен только для тех произведений Чехова, в которых он, по его словам, писал «про умное», только для проблемных вещей типа «Огней», а до этого - «рассказов открытия»? Насколько обострение этого интереса во второй половине 80-х годов было естественным, насколько оно отвечало внутренним тенденциям творчества Чехова?