Можно сказать, что интерес этот в скрытой форме был в чеховском художественном мире изначально. В значительной степени им определяется специфика чеховского юмора - главной стихии первых лет творчества, не ушедшей из него до самых последних произведений.
В чеховском мире эффект комического возникает чаще всего уже из простого сопоставления, столкновения, наложения одного на другое, рядоположения таких
явлений, которые относятся к разным, несовместимым ря- 45
дам. Что это за столкновения? И какие явления сталкиваются?
Да все те же - разные представления о мире. Представления индивидуальные и коллективные; выраженные в словах, жестах, поступках, зафиксированные в социальной иерархии, отраженные в системах понятий; правил, мнений, оценок, в тех или иных речевых манерах, словесных способах выражения чувств и мыслей; закрепленные в продуктах культуры, в частности, в литературных и риторических жанрах.
Когда разное, несовместимое сталкивается, оказывается рядом - высекается искра смешного. А в многолюдном, густонаселенном и пестром мире Чехова-юмориста таких столкновений не может не быть.
Чем руководствуется герой чеховской юмористики, пытаясь ориентироваться в жизни, которая его окружает? Прежде всего узаконенными, общепринятыми ее «регуляторами», теми или иными готовыми формами, условными знаками. Чин или звание, обряд или ритуал, общей мнение или заведенный порядок, набор речевых манер или излюбленный театральный или гастрономический репертуар, каноны массовой литературы или газетные приговоры. Из множества этих готовых знаковых систем (в широком смысле слова), вобравших в себя социальные попытки регулирования живой действительности, черпают чеховские герои ориентиры своего поведения, добровольно или вынужденно регламентируют свою жизнь. У каждого из сотен чеховских персонажей своя система - правильная или неправильная, стройная или бессвязная, осознанная или автоматическая - доступных ему знаков, выдающая его принадлежность к определенному социуму, сословной, возрастной, профессиональной и т. п. группе. И Чехов великолепно чувствует эту множественность систем представлений, навязанных человеку его положением и как-то им усвоенных и переработанных.
46
Пестрота мира в ранних чеховских произведениях - это понятая и запечатленная писателем пестрота различных видов осознания мира и ориентации в нем.
Поначалу эти пестрота, разнобой кажутся смешными и самому автору. Со временем авторское отношение будет меняться, но интерес Чехова-художника изначально и до конца сосредоточен на одном и том же круге явлений.
«На деревню дедушке» - за этим стоит своя система ориентации в мире; в этой системе только два географических понятия: Москва и деревня с дедушкой Константином Макарычем («Ванька»).
Это очевидно с точки зрения Ваньки Жукова, но абсурдно с точки зрения почтовых служащих. Их мир поделен по иным знаковым рубрикам. Отвечая на вопрос о притоках Ганга, экзаменуемый почтовый чиновник «плавает»: «Ганг, это которая река в Индии текет... река эта текет в океан», и окончательно запутывается; про Ганг ведь ничего нет в почтовых справочниках. Зато на вопрос о Житомире он выпаливает без запинки: «Тракт 18, место121!» («Экзамен на чин»).
Для собаки Каштанки все человечество делится на хозяев и заказчиков. А у ее хозяина своя вселенная, в которой свои полюсы и масштабы: «Ты супротив человека все равно что плотник супротив столяра» («Каштанка»).
Теплый юмор рассказов Чехову о детях («Гриша», «Детвора», «Событие», «Мальчики», «Беглец») основан на том же: в детском восприятии и мышлении примелькавшиеся вещи и поступки соотнесены с неожиданней шкалой мерок и ценностей; мир как бы увиден заново, то, что привычно и узаконено во взрослом мире, обнаруживает свою
относительность: «Мама похожа на куклу, а кошка на папину шубу, только у шубы нет глаз и хвоста. Папа - личность в высшей степени загадочная! Няня и мама понятны: они одевают Гришу, кормят и
47
укладывают его спать, но для чего существует папа - неизвестно. Есть еще другая загадочная личность - это тетя, которая подарила Грише барабан. Она то появляется, то исчезает. Куда она исчезает? Гриша не раз заглядывал под кровать, за сундук и под диван, нотам ее не было.» («Гриша»).
Смешно, когда носитель какой-то одной системы представлений не в силах освоить никакую иную. Так происходит с чиновником Мердяевым, которого начальник заставляет книги читать и для начала дает «Графа Монте-Кристо». Мердяев, всю жизнь проживший в кругу совсем других понятий, как ни тужится, не в силах одолеть того, что кому-то кажется легким чтением. «Четыре раза уж начинал, - сказал он, - но ничего не разберу. Какие-то иностранцы.» («Чтение»).