Назовем этот угол зрения на действительность гносеологическим. Ибо в «рассказах открытия» наметился такой подход к изображению жизни, при котором
24
основной интерес автора сосредоточен не столько на явлениях самих по себе, сколько на представлениях о них, на возможности разных представлений об одних и тех же явлениях, на путях формирования этих представлений, на природе иллюзии, заблуждения, ложного мнения.
Литература и до и после Чехова знала подобный гносеологический аспект изображения людей, их мнений и представлений.
Мы читаем в «Войне и мире» Л. Толстого: «Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и он сам врал, рассказывая; во-вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем изображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского» (II, 56)1. Внимание автора и героя здесь направлено не на суть событий, происшедших в сражении при Салтановской плотине, а на проблему возможности или невозможности истинного представления и рассказа об этих событиях.
Сходный эпизод есть в «Крейцеровой сонате». Автор присутствует в вагоне поезда при споре о семье, который ведет некая дама со стариком купцом. Автор делает ремарки к высказываниям дамы: «... продолжала она, по привычке многих дам отвечая не на слова своего собеседника, а на те слова, которые она думала, что он скажет. говорила она, обращая речь ко мне и к адвокату, но менее всего к старику, с которым говорила. все торопилась дама высказывать свои суждения, которые, вероятно, ей казались очень новыми» и т. п. Все эти ремарки обращают наше внимание не только на суть позиции участницы спора, а на обусловленность, относительность высказываемых ею мнений.
25
В этих и подобных им примерах мы видим, что вопрос о различии знания «по истине» и знания «по мнению», вопрос о зависимости мнений и высказываний от порождающих и сопровождающих их условий и тому подобные вопросы гносеологического характера не раз затрагивались Толстым, как и другими русскими и зарубежными писателями2.
Но то, что у других писателей было на периферии творчества, выполняло в их романах и повестях роль отдельных заставок, этюдов и зарисовок, в художественном мире Чехова приобрело исключительно важное значение, стало одним из объединяющих его начал.
Гносеологический угол зрения на изображаемую действительность стал одним из слагаемых нового типа художественного мышления.
Сделаем оговорку. Мы говорим о гносеологическом подходе Чехова к жизни, о гносеологической проблематике его произведений, сознавая всю условность приложения к литературе философской терминологии. Не более чем аналогию можно провести между ролью, которую суждено было сыграть Чехову по отношению к русской литературе, и ролью, которую сыграли в европейской философии мыслители, интересовавшиеся по преимуществу вопросами теории познания. Мыслители, которые, подобно Сократу, в своих постоянных поисках истины подвергали критике, анализу всякие устоявшиеся, традиционные, ходячие понятия, «испытывая тех, кто считает себя мудрым, хотя на самом деле не таков», или, подобно Канту, стремились «обозреть устройство фундаментов» тех башен, которые «возводит человеческий разум». Эта аналогия, разумеется, действительна лишь до известных пределов.
26
И все-таки необходимо определенно заявить, что творчество Чехова философично в своей основе. Чехов был художником-мыслителем.
Конечно, в творчестве каждого крупного писателя, в каждом великом произведении литературы, поскольку оно затрагивает вопросы жизни и смерти, любви, человеческих отношений, целей существования и отражает определенный тип мировоззрения, можно выделить философскую проблематику. Но творчество Чехова, помимо того, что оно включает в себя весь этот извечный для художественной литературы спектр философских проблем, совершенно особым образом связано с философским осмыслением мира.
На протяжении всего своего творчества писатель будет сознательно ставить и освещать проблемы порождения, истинности, доказательности человеческих знаний, представлений, взглядов, соотнесенности их с жизнью, проверки их прочности. Не раз мы получим возможность убедиться, что процессы познания человеком мира и формы этого познания, осмысления представляют для Чехова первостепенный интерес.