ПРИМЕЧАНИЯ
Предлагаемый том включает основные прозаические сочинения И. В. Федорова-Омуловского, в том числе публицистику. Исключение составляет лишь роман "Шаг за шагом", неоднократно издававшийся в советское время. В настоящее издание включены произведения, опубликованные в дореволюционном (Омулевский (И. В. Федоров) Полн. собр. соч. в 2-х т. Спб., 1906) и советском изданиях (Омулевский И. Шаг за шагом. Романы, рассказы. Иркутск, 1983. "Литературные памятники Сибири"). Часть прозаических сочинений И. В. Омулевского впервые вводится в научный и читательский обиход, печатается с черновых автографов, хранящихся в личном фонде писателя (ЦГАЛИ, ф. 371, ед. хр. 2, 5, 6). Публицистика воспроизведена по журнальным публикациям 70–80-х гг. XIX в.
И. В. Омулевский много и активно печатался в периодической прессе демократического направления: "Современнике", "Русском слове", "Искре", "Будильнике", "Женском вестнике", "Луче", "Петербургском листке", "Наблюдателе", "Веке", "Художественном журнале", "Живописном обозрении" и "Восточном обозрении", позже перенесенном из Петербурга в Иркутск. В Сибири он сотрудничал в газете "Амур" и других местных изданиях. Цензурный гнет, зачастую прямое запрещение уже подготовленных публикаций и, кроме того, многочисленные технические изъяны (неточное написание собственных имен, географических названий, многочисленные стилистические погрешности) сказались на особенностях многих текстов, специфических трудностях работы с ними.
Яркая гражданственность, все более углублявшаяся революционность И. В. Омулевского вызывали усиленное внимание цензуры к его сочинениям. В фонде Главного управления по делам печати (ЦГИА СССР, ф. 776) и в фонде Петербургского цензурного комитета (ЦГИА СССР, ф. 777) сохраняется множество дел о их запрещении. Сошлемся в этой связи всего на один пример – "О запрещении стихотворения "Почему?" для ж. "Дело". 10 февраля 1872 г. Петербургскому цензурному комитету вменялось "стихотворение Омулевского "Почему?" к напечатанию не допускать" как "содержащее протест против социального положения нашего общества". Приведем и текст запрещенного стихотворения, характеризующего политические настроения писателя:
Пусть говорит, что мир широк,
Что жизнь – широкая дорога,
Что в данный вам короткий срок
На свете можно сделать много.
Но почему же в мире всем
Так неуютливо, так тесно,
И не стесняемся ничем
Мы лишь в могиле, как известно?
Но почему же нам всегда
Дают так мало и жизни ходу,
Что от нее мы иногда
Готовы броситься, хоть в воду?
Но почему же жалкий вид
Уносит каждый, век кончая –
Что не возделана стоит,
Как и всегда, земля родная?
Для настоящего издания использованы архивные фонды самого писателя и лиц, близких к нему по литературной деятельности или жизненному пути. Личный фонд И. В. Федорова (Омулевского) хранится в ЦГЛЛИ. Он содержит две описи документов. В первой был найден автограф шести непубликовавшихся глав романа "Попытка – не шутка". Этот фонд позволил дополнить издание еще тремя прозаическими сочинениями – начальными главами романа "Новый губернатор", повестью "Софья Бессонова", неоконченным рассказом "Ученые разговоры".
Значительно но объему эпистолярное наследие И. В. Омулевского, которое нуждается в изучении и в предлагаемый том не включено. В обширной его переписки необходимо особо выделить письма А. К. Шеллеру-Михайлову. Их дружба была верной и многолетней, ей обязан писатель поддержкой и материальной помощью, в которой не переставал нуждаться всю жизнь.
В картотеке Б. Л. Модзалевского Рукописного отдела ИРЛИ хранится некролог, опубликованный в "Новом времени" от 27 января 1899 г. и подтверждающий точную дату смерти И. В. Омулевского, последовавшей 26 декабря 1883 г. На похоронах писателя на Волновом кладбище в Петербурге, которые состоялись 29 декабря 1883 г., присутствовали Н. В. Шелгунов, H. M. Ядринцва, Л. К. Шеллер-Михайлов, другие литераторы Петербурга. Присутствие Н. В. Шелгунова убедительно доказывает общественную значимость творчества И. В. Омулевского как писателя революционно-демократического лагеря.
Мемуарная литература о И. В. Омулевском включает "Сибирские литературные воспоминания" и "Литературные и студенческие воспоминания сибиряка" H. M. Ядринцева (Восточное обозрение, 1884, No 6, 26, 33), "К биографии поэта И. В. Омулевского-Федорова" Л. Зисмана (Восточное обозрение, 1885. No 10), "Из воспоминаний" П. В. Засодимского (М., 1896).
В основу настоящего тома избранного положен следующий принцип публикации прозаических и публицистических сочинений И. В. Омулевского: опубликованный ранее произведения печатаются по текстам двухтомного издания А. Ф. Маркса (Спб., 1906) и книги "Иннокентий Омулевский. Шаг за шагом. Романы, рассказы" (Иркутск, 1983); публицистика – но текстам журналов "Живописное обозрение" и "Восточное обозрение"; произведения, публикуемые впервые,– по материалам фонда ЦГАЛИ. Такому принципу отвечает и композиционное построение тома.
При составлении комментариев учтены наблюдения и выводи дореволюционных (Н. М. Ядринцева, Е. В. Петухова, П. В. Быкова) и советских (И. Г. Васильева, Н. И. Пруцкова, М. Д. Зиновьевой) исследователей, а также авторов "Очерков русской литературы Сибири" (Новосибирск, 1982, т. 1, разд. III, гл. I).
Медные образки
Рассказ из путевых впечатлений
Проездом из Петербурга, за несколько станций перед Нижнеудинском, на одной из них я вышел из моей неуклюжей кибитки напиться чаю. Дело было поздним вечером. В станционной комнате не оказывалось ни одной души, кроме косоглазой русской бабы аршина полтора в талии да старика лет шестидесяти с совершенно седой и несколько курчавой головой. Я нашел эти две души в соседней камере, на полу, спящими с таким блаженным свистом и храпом, что я догадался бы о их присутствии там даже и тогда, если б был глух на оба уха. В дороге, господа, человек, как известно, делается страшным эгоистом, и потому, как я ни гуманен, а все-таки неминуемо пришлось разбудить милую парочку. По совершении этого процесса, не очень-то, впрочем, краткого, старик оказался станционным писарем, а косоглазая баба – временной подругой его пустыннической жизни. Они засуетились, баба побежала ставить самовар, а писарь принялся с необыкновенным жаром рыться в почтовой книге, совершенно бессмысленно, я думаю. В ожидании чая я приютился, как мог, удобнее на каком-то длинном сундуке – и вздремнул. Шипенье массивного самовара, слегка напоминавшего талию косой бабы, и не менее массивный голос этой последней – вырвали меня из сладкой дремоты. Засуетился я в свою очередь. По-моему, нет ничего несноснее, как пить чай одному на станции. Я, надо вам сказать, человек общественный, и потому какое бы то ни было общество составляет для меня всегда первую насущную потребность. На этот раз, за неимением ничего лучшего, жертвой такой моей потребности должен был оказаться, как вы и сами догадаетесь, станционный писарь.
– Не хотите ли чаю? – спросил я его как можно мягче.
– Покорнейше благодарим-с; кушайте сами на здоровье: вы человек дорожный, а мы, значит, люди на месте. Кушайте-с, кушайте-с.
– Да нет, отчего же? Вы не помешаете мне, и я вам также.
– Покорнейше благодарим-с, кушайте-с...
"Не податлив, старый,– подумал я.–Постой! попробую с другой стороны".
– Коли не хотите чаю, так, может, стаканчик рому выпьете? – продолжал я опутывать мою жертву, кик наук муху.
– Не пьем-с...– отвечали мне лаконически.
– Так хоть просто посидите со мной, потолкуемте...– настаивал я.
– Это можно-с...
За сим кратким ответом жесткая жертва моя, оторвавшись от почтовой книги, медленно выползла из своей каморки и, как-то ободрительно утерши нос большим пальцем левой руки, приблизилась к самовару. Теперь только я рассмотрел это лицо; оно было очень выразительно и оригинально, а в больших слезящихся глазах ясно проглядывало присутствие того, что по-русски обыкновенно выражается словами: "себе на уме".