Маленький Коля Матюнин весело возился на ковре у его ног с левряшкой.
Был час десятый в исходе. Общество решительно не знало, чем прогнать налезавшую на него смертельную скуку. М-ль Снарская попыталась было что-то спеть с Падериным у рояля, но это не удалось им обоим: ибо, как оказалось, были не в голосе. Вице-губернатор, осторожно зевнув раза четыре, объявил Вахрушеву, что играет с ним последнюю партию. Генеральша Столбова стала ни с того ни с сего жаловаться хозяйке на внезапную головную боль и надеялась, что не будет на нее в претензии, если она так скоро оставит такое приличное общество. Словом, опустение гостиной предстояло неминуемо. Вдруг в передней раздался звонок.
– Н-да... Кто бы это мог быть... н-да? – сказал машинально управляющий губернией, осторожно отступая конем.
– О, это непременно м-р Вилькин! – заметила хозяйка, оживляясь:– держу пари, что он...
– И я тоже,– подтвердила генеральша Столбова.
В самом деле, в гостиную (не разб.) вошел Вилькин. Мы бы его не узнали теперь сразу. Николай Иваныч смотрел таким бойким светским человеком, таким веселым, что просто чудо. На лице его не было не только той озабоченности, какую, особенно в последнее время, привыкли видеть на нем в канцелярии его подчиненные, даже будто легкий румянец играл у него на щеках. Избранное общество м-м Матюниной напустилось на Вилькина разом, как рыба на червячка: его просто закидали вопросами.
– Что так поздно, Николай Иваныч? – говорила томно хозяйка.
– Что нового, Николай Иваныч? – спрашивала Столбова, у которой, как видно было, внезапная головная боль прошла.
– Николай Иваныч, вы нас совсем забыли... Не грех ли вам (не разб.),– закричала м-ль Снарская звонко:– (не разб.) взялся...
– Николай Иваныч в последнее время даже как будто похудел от усиленной работы...– замечал в свою очередь ее папенька, отрываясь от интересного разговора с Матюниным.
– Безбожно так нескромно вести себя, Николай Иваныч! – уверяла вице-губернаторша.
– Н-да... это безбожно... н-да...– сказал весь занятый шахматами судья.
"Клюет",– подумал Падерин, потому что вдруг почему-то пришло в голову это сравнение.
Очевидно, общество несколько стеснялось в присутствии управляющего губернией правителя канцелярии "сердцем губернии". Вилькин едва успевал отвечать на все эти вопросы, на замечания, дружески здороваясь со всеми. Он, заметно было, чувствовал себя здесь как дома, даже с вице-губернатором поздоровался очень фамильярно, только Ангерман раскланялся с ним, по обыкновению, молча и холодно-вежливо.
– Решительно ничего-с нового,– заговорил наконец было правитель, покойно располагаясь в порожнем кресле.– Ах, виноват-с, впрочем: есть одна маленькая новость... Говорить не ручаюсь, однако ж я сам не был – что вчера, после представления Мангаупа, наш достолюбезный градоначальник торговал у него пресловутую бутылку, ту самую, из которой явится какое угодно вино по требованию почтеннейшей публики; дорого заломил, бестия Мангауп, так и не сошлись, а все еще, говорят, продолжают торговаться.
Вилькин звонко засмеялся, лукаво поглядев на полицмейстера. Тот слегка покраснел от этой неожиданной выходки. Общество громко хохотало. Дело в том, что армии подполковник смертельно любил горячительные напитки и редкий день не был пьян к вечеру.
"Странный этот господин Вилькин! – подумал (не разб.), вглядываясь в него, Ангерман: – смеется, острит, как не бывало; а ведь я думаю, на душе у этого господина черт знает что теперь происходит... Вот они наши, неведомые миру, Наполеончики III-й!"
В эту самую минуту в передней опять раздался звонок. Кто-то позвонил отрывисто и нетерпеливо. Гости в недоумении переглянулись. По удивленному лицу хозяйки заметно было, что она никого не ждала больше.
– Г. полицмейстера спрашивают,– доложил лакей, суетливо появляясь в дверях передней.
– Н-да... Кто же спрашивает... н-да...– полюбопытствовал управляющий губернией, недовольный, что у него отнимают противника в самый интересный момент сражения.
– Полицейский солдат-с говорит, что губернатор приехал-с!
Общество так и остолбенело от изумления. Даже никто, кроме Ангермана, не заметил, как покоробило на одно мгновение Вилькина от этой внезапной вести. Вахрушев первый опомнился и так быстро и неловко вскочил со стула, что чуть не поставил верх дном шахматной доски: шашки так и покатились по ней, толкаясь и разговаривая... Схватив фуражку, он, как-то особенно выразительно посмотрев на всех и не простившись ни с кем, опрометью кинулся в переднюю. Падерин торопливо вышел за ним.
– Приезжайте оттуда сюда,– сказал губернский прокурор полицмейстеру, догнав его уже у подъезда:– вы нам расскажете...
Вахрушев только головой мотнул и помчался во всю прыть к Московской заставе.
Вилькин тоже было приподнялся с места. С полминуты он, казалось, колебался, раздумывая: не поехать ли и ему с полицмейстером? Потом гордо обвел глазами гостиную и остался.
– Градоначальник-то наш бедный как струсил! – детски-звонко расхохотался правитель, лукаво подмигнув говорившему в эту минуту Падерину.– Я даже побледнел было за него, как он с места-то воспрянул: так вот, думаю, и раскроит себе где-нибудь в дверях лоб...
– А вы, Николай Иваныч, так ус хлаблый! – наивно заметил Вилькииу Коля Матюнин, весело карабкаясь к нему на колени.
– Разумеется,– ответил правитель, слегка покраснев, засмеялся и потрепал Колю несколько раз по щеке.
– H-да!..– произнес протяжно и как-то особенно торжественно вице-губернатор, тяжело поднимаясь с места.
Он сейчас же после этого стал собираться домой, дружелюбно простился со всеми и уехал, сославшись на бессонницу прошедшей ночи и пообещав жене прислать за ней через полчаса карету. Вслед за Тихомировым откланялся и Ангерман, которого, по-видимому, очень мало занимал нечаянный приезд нового губернатора. С отъездом их общество мадам Матюниной стало как будто легче, разговор тотчас же перешел на известную всем занимавшую в эту минуту тему, и предположениям и догадкам конца не было. Вилькин управлял этим живым оркестром, как самый ловкий капельмейстер; тем не менее во всем, что здесь говорилось, не было и сотой доли правды: прозорливость на этот раз положительно изменила правителю, хоть он и не отступил ни на минуту от своей роли – столько же равнодушного и остроумного собеседника. Большинство желало не ранее как через час удовлетворить свое крайнее любопытство, но не прошло и четверти часа, как вернулся подполковник Вахрушев. Он был смущен, растерян и рассержен до последней крайности. Никогда не (не разб.) и не устававший даже во время самой суетливой беготни пожара, полицмейстер на этот раз был почти весь мокрый от пота и едва переводил дух, как будто его там, у Московской заставы, закутали в дюжину енотовых шуб, с которыми он и добежал без отдыха до подъезда Матюниных.