Милая Дина, город вроде ватина,с первой затяжки хочешь на боковую,в номере над кроватью висит картина,женщина в черном, тянет на роковую.
Кстати, зайди в бухгалтерию, разберись-ка,сколько положено мне серебра на пули,пусть досчитают с надбавкой за группу риска.Суки, думали, что надули.
Здесь доберу, безналичкою под расписку.
VI
Далее все происходит разом.Красавица лезет под койку, как Жучка в реку,благоухая, как обещанье рая.Пьяница смотрит круглым золотым глазоми, голыми лапами быстро перебирая,бежит от нее половицей, теряя разум,сиплым горлом прокрикивая «кукарéку».
«Куд-куда», не отстает вторая.
Крылья мешают, как не свое пальто,голос пропал, вместо него икота.Пьяница думает: што-то со мной не то.Думает: вроде я превратился в што-то.
Женщина машет руками,огромными в тесноте.Обе курицы под ногамимечутся в темноте,
цыпа-цыпам не внемлют, бегут, как звери,с диким кокотом проскочили к двери —и сугробами через двор,на сарайчик – и за забор.
Тишина. Под носом и очень близкоснег с частицами черного и рябого,почему-то понятными, как записка.
Перьев мало, глядятся они убогои к тому жеотвратительно рыжего цвета они, подруга.
А она на него глядит, как жена на мужаВ час какого-нибудь решительного недуга.
Ничего, говорит, отсидимся в сенцах у этих,ты подумай о Балашихе и малых детях.
Обойдется оно, Алеша,я видала расклад поплоше.
Но расклад поплоше ловится на живца.И едва мужик, подпрыгивая с непривычки,по холодному добирается до крыльца —дверь открыта,и оба опера,розовые с лица,говорят: «Документики предъявите, птички!»
И берут обоих за трепетные крыла.Тут еще по рации бла-бла-бла,что нашли пистолет в газете.Дом пустой, говорят, если девочка и жила,то вот эти и есть в ответе.Про красотку ни слова, похоже, тоже ушла.
…вот оформляют изъятие, суют беглецов в перевозку,едут по пряничным улицам, кажется, около двух —солнца почти не осталась, худая полоска.«Как же ты в камере будешь – ты же, Алеша, петух»,—
плачет курица, плачет черная,догадалась сама, наверное.
VII
И сказал полковник: «Живая плоть!Вы попрятались в пух и перья.Только нам таких не впервой колоть,невзирая на суеверья.
У меня в районе раскрытых делдо сих пор процент запредельный.Да на этой лавке упырь сидел,а потом пошел по расстрельной.
А сейчас как раз у нас из Москвыглавный спец по таким, как вы».
И потом молчал, нелегко вздохнуви в упор на героя глядя,так что тот в подкрылья упрятал клюв,от испуга на лавку гадя:
никогда он не был особо смел,человек домашнего свойства,а когда дошло до расстрельных дел,заиграло в нем беспокойство,
и представил он, как бежит-течеткровь рудая на мелкий щебень,и еще чего-то, о чем не в счет,и померк его гордый гребень.
А взглянув на курицу-чернеца,и подавно он спал с лица.
На глазах становилась она крупней,наливалась недобрым цветом,и щетиной стояло перо у ней,и горели глаза при этом,
и подумал пьяница: мне хана,за нее же и сяду, дуру!Поглядел следак, словно сом со дна,и сказал: «Унесите куру!»
А как сняли ее со стула —не по-птичьи она вздохнула.
По усам полковник провел рукой,помолчал, помусолил трубкуи добавил: «Подумай часок-другойи сдавай-ка свою голубку.
У меня немало на ней висит.Она врет, как дождичек моросит.Ты же знаешь, какие бабы —она разом тебя сдала бы!»
Наш мужик сидит и часы пасет,и тоска его сердце скулит-сосет.Тихо тикает в кабинете.Никого у него на свете.
И у куры-дуры нет никого,ну нет никого, окромя его.
VIII
Так сидит мужик, шевеля хвостомв тишине, как на дне морском,и мечтает выпить раз пять по стои во тьму уползти ползком.
Навсегда забыть, словно сон дурной,кабинет пустой, да и дом курной,да и весь чумной городишко,где ему обещают вышку.
Говорит себе: «Ничего попал!»А зачем и как он сюда попали чего забыл на вокзале —сам не знает и не сказали.