Любимец магараджи был подарен ему мудрецом-отшельником во дни юности. Главным достоинством попугая было умение петь такие чудесные песни, каких не сочинил бы ни один из придворных певцов.
Магараджа проводил, слушая его, все часы своего досуга, а магарани почти и не расставалась с ним. Песни были полны мудрых наставлений, трогательных и забавных рассказов, пленительных напевов.
Для любимой птицы был водружен во дворце золотой шест с изумрудной перекладиной.
Однажды утром магарани, подойдя к шесту, не нашла птицы на драгоценной перекладине. Окинув взглядом комнату, она увидела, что птица лежит невдали от шеста на полу, широко распластав крылья и не шевеля ни единым из своих перьев.
Магарани горько заплакала. Слуги подняли птицу, а придворный врач, оглядев ее, признал мертвой.
Но ни магарани, ни властитель Шан не могли и не хотели примириться со смертью любимого попугая. Были приглашены и заклинатели, и чародеи, и фокусники. Никто из них не был в состоянии оживить птицу.
Тогда магарани сказала своему супругу:
- Покойный друг наш был большой любитель пенья и музыки. Позови лучших наших придворных поэтов. Быть может, пением своих стихов им удастся разбудить мертвого попугая.
Оба придворных поэта, Ватсантака и Вальмики, были позваны пред лицо магараджи. По очереди они пропели все свои песни. Но попугай лежал все на том же месте, окоченевший и неподвижный.
Лучший из двух поэтов Вальмики был наделен, помимо дара песен, любящим сердцем, полным чувства сострадания. Ему было известно также переданное ему по наследству его предками удивительное искусство перевоплощения.
Исполнившись жалости к безутешному своему повелителю и прекрасной магарани, Вальмики побежал в одну из отдаленных комнат: дворца и запер за собой дверь на замок.
В тот день его больше не видели, но вскоре после его ухода попугай ожил, встрепенулся и взлетел на свой золотой шест, на свою изумрудную перекладину с той резвостью, какой никто за ним не помнил с самых дней его молодости.
Магарани и магараджа были обрадованы свыше всяких границ. Как произошло чудо воскрешения, они не знали, но они были так благодарны бесследно исчезнувшему Вальмики.
Между тем другой из поэтов, Ватсантака, возгорелся чувством зависти и злобы. Сам он не был одарен дивной способностью перевоплощения, но прекрасно знал о подобном искусстве Вальмики.
Первое, что он предпринял, было разыскать бездыханное тело своего соперника. Ему помогли в этом подкупленные слуги дворца. В уединенной комнате на просторном ложе Вальмики лежал неподвижно, будто спал. С помощью слуг Ватсантака поднял его и тихонько вынес из ворот дворца. Затем он, немедля, предпринял вместе с телом своего врага далекое путешествие: он отправился в селенье, находившееся в другом царстве - где жила семья Вальмики, откуда вышел он сам.
Встретив у дверей дома брата Вальмики, он передал им бездыханное тело и сказал:
- Ваш брат попал в немилость у магараджи Шан и умер в темнице! По милостивый мой повелитель приказал мне отвезти Вальмики на родину, где бы его близкие могли бы совершить над ним надлежащие церемонии.
Тело певца было предано сожжению по обряду, а Ватсантака вернулся во дворец властителя Шан.
Во дворце ему сказали, что за время его отсутствия попугай умирал несколько раз. В течение часов и дней птица бывала неподвижной, пока наконец душа не возвращалась в нее, усталая и тревожная, будто утомленная долгими странствованиями и поисками. Птица билась и трепетала или устало распластывала крылья по мраморному полу.
Но не прошло нескольких дней, как попугай совершенно успокоился, будто забыв свои роковые дни. Ватсантака, который в течение долгого времени не решался подходить к золотому шесту, был бесконечно удивлен, когда птица осталась совершенно безучастной и совершенно равнодушной при его приближении.
Очевидно, душа попугая забыла о своей прежней оболочке. Только пенье ее стало еще прекраснее. До самой своей смерти она пела свои песни, которые составили многочисленные священные томы, известные под именем "Песен попугая".
ОТДЫХ МОРЯКА
Из путевых очерков "По Англии"
Небогатому путнику города английской Ривьеры - Корнуолла в летние месяцы не могут посулить ничего доброго.
Тинтаджель, с его крутыми скалами и развалинами того замка, где прекрасная Изольда в долгие бессонные ночи обвивала руками шею верного пса Годэйна, сетуя на жестокость судьбы и на измену рыцаря Тристана {1}; Тинтаджель, воспетый древними трубадурами, а в позднейшие времена Теннисоном, Суинберном и Вильямом Моррисом {2}, - во дни июля и августа отдается в распоряжение богатых американцев, энергично содействующих повышению цен в местных отелях.
С высот Тинтаджеля, находящегося на берегу Атлантического океана, американцы катят в просторных и бесшумных автомобилях к низкому побережью Ла-Манша, пересекая северо-восточную полосу Корнуолла и стремясь в веселый город Фой.
Фой мало похож на английские города; он больше смахивает на французские курорты. Многоэтажные отели его, вытянувшиеся в ряд, глядят своими вычурными фасадами со множеством балконов на реку Фой, где с утра до вечера дремлют белые паруса, медленно движутся тяжелые пароходы, зашедшие с моря; скользят по поверхности воды, как по суху, беспокойные моторные лодки.
Фой не только "туристский" городок, но и приморский, торговый. В отдаленной части его, выходящей на ту же реку, слоняются или стоят группами разноплеменные матросы, - в синих и темных блузах, в матросских фуражках с лентами всех, цветов, прикрепленными сзади или сбоку, а иногда и без лент. Все эти бравые ребята отличаются на берегу каким-то недоумевающим, никчемным видом, будто не знают, куда приклониться. В их толпе нередко попадается высокий, здоровенный негр, приехавший с африканского берега, или маленький, желтокожий, задорно смеющийся "ласкар" {Моряк-индиец (от англ. Lascar).}, завезенный сюда с берегов Индо-Китая.
Придя по торной дороге из Тинтаджеля в Фой и состоя в числе "небогатых туристов", я по неопытности стал искать пристанища во всяких "Ривьерах", "Атлантах" и других великолепных отелях на главной улице. Затем, осведомившись о ценах, я поспешил завернуть в боковые улицы.
По мере отдаления от центра, вывески становились все причудливее и загадочнее. Таким образом, я понемногу докатился до "Головы короля", "Ячменного колоса", "Черной" и "Белой лошади". В этих гостиницах нет того мертвого, леденящего кровь спокойствия, которое царит в "Атлантах" и "Ривьерах". В их нижних этажах неизменно помещается "бар", откуда разносится по всему дому гул сиплых голосов и бестолковый стук пивных кружек. Но и в эти злачные места летом проникает лихорадка цен, вызываемая приездом туристов.
Потеряв всякую надежду на ночлег, я случайно поднял глаза и прочел на одной из вывесок:
"Отдых моряка".
Название показалось мне хотя и не лишенным оригинальности, но ничуть не более многозначительным, чем "Птица в кулаке" или "Парень в синей куртке".
Не успел я перешагнуть порог гостиницы, как меня приветствовало почтительное:
- Чего изволите, сэр? Пожалуйте сюда, сэр!
Высокий джентльмен, в необычайно длинном фраке, со строгим и безжизненным лицом, окаймленным с двух сторон седыми бакенбардами, овладел моим чемоданом.
- Найдется ли у вас для меня комната с постелью?
- Разумеется, сэр. Я полагаю, господин может занять капитанскую каюту, не правда ли, Мери? - обратился он к нестарой женщине, бойкого вида, находившейся на верхних ступеньках лестницы.
- О, да! Каюта капитана сегодня свободна, - ответила женщина.