Лещёнко пожевал папироску, неспешно оглядывая заставу и бескрайние просторы родины за её забором и пошевелил картинками памяти. Гольцов перемялся с ноги на ногу и полез за сигареткой - Лещёнко мог обсасывать вопросы по полчаса, но на памяти заставы за месяц срока не разу не лажался.
Взрыхлив короткий ёжик разных с проседью волос, Лещенко прикинул, далеко ли до завтрака и ненавязчиво, серенько промямлил:
- Ну если винтить - то прям счас. Когда попрут - свои из второй линии обосруться и будут лупить по всему, что движется. Да и застава - как арбуз на блюдечке - ВТОкнуть самое оно. А азера, если ещё не гикнулись, помнят, наверное, Брестскую крепость и бабахнут - пепла не останется.
Гольцов скривился и спросил:
- А чё за крепость?
Лещёнко раздуваясь воздушным шариком вдохнул, шипя перебитым шлангом шиноподкачки выдохнул.
- Это во вторую мировую погранцы послали всё, заперлись в большом ДОТе и месяц морально трахали всё немецкое командование.
Гольцов медленно кивнул, и задумчиво опустил глаза, а Лещенко побрёл к столовой, усмехаясь тому, что "послать всё и трахнуть морально" для советского солдата всегда будет понятней, чем "подвиг во имя родины-такой-то-матери".
Тело рядового Семечкина уныло ковырялось в горке каши, испуганно прижавшейся к краешку необъятных просторов тарелки. Сбоку на скамью рухнуло тело комода и его голодный рык смыл Семечкина с надёжного берега мыслей в бурный океан реальности. Комода Лещенко Семечкин зауважал после двухчасовой исключительно информационной лекции о действии наркотиков, а так же после демонстрации, что в отделении руками и ногами он машет лучше всех, и поэтому махать теперь будет только он.
Семечкин решительно размазал по тарелке свою порцию и повернувшись к комоду, осторожно прошептал:
- Товарищ ефрейтор...
Лещенко, не отрываясь от жевания, заглянул к Семечкину в тарелку, затем удивлёно глянул на него, потом кивнул на его тарелку и проглотив, спросил:
- Ты чё не ешь?
- Да вот всё думаю... это война, да?
- Для тебя война будет, если ты через две минуты не съешь свой завтрак.
Семечкин послушно сгрёб кашу на исходную позицию и черпанул ложкой.
- А это ещё не война, а очередной прикол от Щасотдамася Хуснейма. Я вот всё жду, когда же он на нас выпендриться, чтобы мы ему выпендрюльник оторвали.
- Всё шутите... - Семечкин уныло поглощал безвкусную кашу. - а меня мама дома ждёт.
- Так давай я тебе ногу отстрелю, и поедешь домой. А там, глядишь, и мы с арабами придём. Во класно будет! Мы с арабами перестреливаться будем, а мама нам будет суп варить... хотя нет, я лучше сразу арабам сдамся, а то тебе супа не достанется... а хотя стоп, тогда же арабы к тебе домой придут и съедят весь суп... блин, чё делать-то?
Скорчив задумчивую рожу, Лещёнко вылез из-за стола, и пошёл за чаем, оставив поугрюмевшего Семечкина доедать завтрак. Зачерпнув кружку чифиря Лещенко нашёл среди обшарпанных грязных столов жердь тела рядового Ветрова и побрёл к ней. Плавно посадив тело рядом с телом Ветрова, Лещенко обнял кружку ладонями и глотнул обжигающего горького чаю. Выплюнув пару веточек, Лещенко посмотрел в низкий грязный потолок и спросил:
- Ветров, что делать будешь, если это - Эль-Джихад?
Ветров высвободил часть сознания из потоков Нирваны и посмотрев сквозь голову Лещёнко куда-то далеко, тускло ответил:
- Ничего. Великое божественное начало приведёт меня туда, где я должен быть и сделает тем, чем я должен быть.
- А если оно захочет, чтобы ты расстрелял заставу? - Лещенко, не отрываясь от пустых глаз Ветрова, глотнул чаю.
- Никому не дано изведать свою карму...
- Ветров перевёл взор в пустоту перед собой и ускользнул от Лещёнко в потоки высокого. Лещенко отвернулся к той же пустоте и глотнул чая, заливая в эту пустоту горечь чифиря вместе с горечью бессилия. Он посмотрел на столы, стулья и несколько десятков тел, автоматически поглощающих еду и готовых по первому окрику испуганно оторваться от тарелок и побежать. Кто-то - просто спасаться, а кто-то - сначала хапнуть, чтобы от спасения был навар. Очень захотелось что-нибудь сделать. Это желание, вылетев как ПТУРС из-за угла, прошибло тоску, и кумулятивной струёй подожгло что-то внутри.
Лещёнко вздрогнул, оторвался от созерцания тел и одним глотком допил чай.
Вскочив, он забил поглубже внутрь нервную дрожь ожидания взрыва боекомплекта и побежал на плац.
Застава получала оружие. Без патронов.
Лещенко, отбегая от оружейки, покосился на первый взвод, выносивший ящики с боеприпасами в грузовик.
Встав в строй, он глянул на отделение и на бетонный забор автопарка, за которым рычали и ревели БМПшки, стряхнувшие толстые слои пропылившейся смазки.
Оглядевшись, ефрейтор убедился в том, что половина заставы жадно смотрит на оружейку в ожидании патронов, а другая - на автопарк. Его пальцы скользнули в карман, нащупали в нём патрон, воровски дернулись к подсумку и вогнали его в специально сунутый дыркой вверх магазин. Лещенко довольно оскалился в сторону нескольких офицеров, топтавшихся у входа в оружейку.
Через минуту последнее отделение выбежало из оружейки и пристроилось с краешку стометрового строя. Три тела со звёздочками на плечах отошли от оружейки, из которой вынесли последний ящик, и неторопливо пошли к середине строя. Потный и хрипящий первый взвод воткнулся в строй и Фокеев, проследив, как укладывается пробежавшая по строю волна, прокашлялся и хрипнул:
- Застава! Равняйсь! Смирна! Только что! Получен приказ! От начальника округа! Отойти от рубежей границы! И соеденившись! С частями внутренних войск!
Занять! Оборону!
Огонёк, тлевший внутри, подобрался к боезапасу. Взрыв расколол бронеплиты страха, смял выдрессированные механизмы, и спалил зелёный камуфляж тоски, превратив всё это в ярко пылающую искорёженную кучу.
- А пошли бы вы все в! - громко шепнул Лещенко, и дал телу команду шагнут вперёд. Тело сделало первый неуверенный шаг. Затем Лещёнко подумал. что встать обратно в строй - значит умереть, и решительно схватился за рычаги управления.
Сделав три быстрых шага, тело выхватило из подсумка магазин, и сдёрнуло с плеча автомат. Затвор жадно вырвал патрон из ещё не пристёгнутого магазина и со звонким щелканем вбил его в патронник.