Хозяйка дома пренебрежительно отмахнулась от тетради.
- Написать можно что угодно,- наглым тоном заявила она,- а Малгося подтвердит это своей подписью, если ей велят. Она и не смотрит, что подписывает. Ты себе насчитала слишком много. Я тебе заплачу за десять часов, и ни копейки больше!
Тереска почувствовала что-то вроде удушья и, потрясенная, обернулась к своей ученице.
- Малгося! ..
- Малгося, деточка, ты же не смотрела, под чем подписываешься.
Малгося, сидевшая за столом, глядела на Тереску смущенно, но и не без злорадства.
- Я... не помню... конечно же, не смотрела!
У Терески пропал голос. Обвинение в мошенничестве было столь чудовищным и неправдоподобным, что ей не верилось в происходящее. Малгося и ее мать показались ей вдруг противными до невыносимости. Она боялась, что ее хватит удар, оскорбленная честь не позволяла рассуждать здраво, и отвращение победило все остальные чувства.
Дама вынула деньги из кошелька.
- Триста злотых,- твердо объявила она. - За десять часов триста злотых. Больше не было никаких занятий.
Тереска гордо выпрямилась.
- Плевать я хотела на ваши триста злотых! - ледяным тоном проговорила она, не думая о последствии.- Я знаю, сколько было уроков, и знаю, что больше не будет ни одного. Поищите себе другой объект для оскорблений.
Руки у нее тряслись, когда она торопливо собирала свои вещи, решив плюнуть и на эти паршивые деньги, и на эту паршивую семейку. Как можно быстрее покинуть этот зачумленный дом! Пускай они этими злотыми подавятся, какое свинство, какое страшное свинство...
Малгося по-прежнему сидела у стола, встревоженно глядя на Тереску. Ее мамаша на диво быстро упрятала деньги в кошелек.
- Как хочешь,- сказала она, даже не пытаясь скрыть удовольствия.- Но ты бы могла вести себя повежливее.
Тереска, уже приблизившаяся к дверям, разгневанно остановилась. Она собиралась гордо покинуть этот дом, не сказав ни единого слова, но алчная радость хозяйки дома заставила ее поступить по-другому. Она вдруг поняла, что бережливая дама как раз и рассчитывала на ее оскорбленную гордость. Нет, этот номер не пройдет...
- Повежливее? - переспросила она с безграничным презрением.- Хорошо. Извините, я передумала.
Я возьму эти триста злотых, а двести сорок буду считать платой за преподанный мне урок. Благодарю вас. Дама, слегка покраснев, заколебалась и снова вынула деньги из кошелька.
- Вот, бери...
- Прощайте, - ледяным тоном произнесла Тереска и вышла.
Мать и дочь, посмотрев ей вслед, переглянулись.
- Ну вот, сэкономили двести сорок злотых,- с показной беспечностью проворковала она.- Отец перестанет к нам цепляться и скандалить. По правде сказать, я надеялась, что она обидится и не возьмет ничего.
- Больше она к нам не придет, - пробурчала дочь. - А отец вовсе не из-за меня скандалил, а из-за тебя. Кричал, что ты слишком много тратишь на всякие глупости. О моих уроках и речи не было.
- Мои траты никого не касаются. На твои уроки идет слишком много денег, а они мне очень нужны.
- Ты ее обманула!
- Вот еще! Деточка, не морочь мне голову. Я просто не позволила обмануть себя, это в жизни самое
главное...
- Конечно, - ехидно поддакнула Малгося, - без обмана не проживешь. Если не ты, то тебя...
Тереска в бешенстве выскочила на улицу, стыд и гнев душили ее. И омерзение - такого омерзения она еще не испытывала никогда. Она никак не могла совладать со своими чувствами, все бурлило внутри нее - обида и отвращение, презрение и жажда мести. Оскорбленное чувство справедливости требовало выхода, ей вдруг захотелось поджечь ненавистный дом или совершить что-нибудь не менее грандиозное, чтобы разрядить бурю, бушующую внутри... Лишенная способности рассуждать здраво, Тереска продвигалась вперед, приближаясь к зданию, перед которым ее братишка неделю назад любовался машинами...
Она, конечно, не могла знать, что на четвертом этаже этого здания, в двухкомнатной квартирке имела место дружеская сходка, которая весьма заинтересовала бы и Кшиштофа Цегну и многих других его собратьев по ремеслу. В одной из комнат играли в покер за четырьмя столами, в другой вовсю крутились три рулетки. Квартирка была битком набита. В кухне играли в кости те, кому не досталось места в комнатах. На буфете, на комоде, на книжных полках были расставлены тарелки с бутербродами столетней давности. Повсюду стояли наполненные рюмки, к которым никто не прикасался. Возле игроков в покер лежали карты для бриджа и блокноты для записи, а в комнате с рулеткой магнитофон гремел танцевальной музыкой.
В прихожей разговаривали два человека. В одном из них Тереска и Шпулька без труда узнали бы гостеприимного психа, гонявшего их по своему дому. Принарядившись, он выглядел вполне цивилизованным горожанином. Другим был тощий, слишком усердно выстиранный блондин.
- С прежним местом нам очень не повезло, - говорил блондин, - посему, пан Шимон, пришлось принять дополнительные меры предосторожности. У нас есть своя система сигнализации, а наш человек безотлучно стоит у входа внизу. Чуть что, прозвенит звонок, пан Шимон.
- И тогда что? - спросил пан Шимон, слушавший с напряженным вниманием.
- Ничего. Полный порядок. Гости прячут деньги и карты и играют в бридж по пятьдесят грошей. Это не запрещено. Рулетки складываются и тоже превращаются в столики для бриджа. Все пьют, закусывают и танцуют с дамами. Обычная вечеринка. В чем же можно нас обвинить?
- Ни в чем, - признал пан Шимон. - Деньги не отберут?
- С какой стати? Закон не запрещает иметь деньги и носить их при себе. За деньги не беспокойтесь, пан Шимон, можете спокойно приходить сюда и развлекаться на всю катушку. Вы же сами видите, как у нас уютно и безопасно.
Пан Шимон Салакшак неспокойно затоптался на месте. Лицо его побагровело, а в глазах зажегся алчный огонек.
- Ну что ж, - попробовать можно, - пробурчал он, направляясь к рулетке.
К тощему блондину подошел жгучий брюнет низенького роста.