Сделав этот вывод, жена уставилась в потолок, но, казалось, она не слишком расстроилась. Он сел на плетеный стул возле ее изголовья и стал внимательно смотреть на нее, словно пытался запомнить.
«Уже скоро. Дверь между ними захлопнется».
«Однако же они оба уже отдали друг другу все, что могли. Теперь уже ничего не осталось».
С того дня он стал механически выполнять все, что она говорила. Он считал это своим прощальным подарком ей.
Однажды, когда она особенно мучилась, она сказала ему:
— Знаешь, в следующий раз купи морфий.
— Что ты с ним будешь делать?
— Выпью. Если выпить морфия, то заснешь — и уже не проснешься.
— Умирать, что ли, собралась?
— Да. А я нисколько смерти не боюсь. Думаю, может, и лучше было бы умереть.
— Ишь ведь, какая ты заносчивая стала. Смотрите-ка, уж человеку и все равно, когда умирать.
— Только я чувствую себя виноватой перед тобой. Ты так много из-за меня страдал. Прости меня…
— Угу.
— Я очень хорошо тебя понимаю. Но, знаешь, когда я говорила тебе все эти несносные слова, это же не я — это болезнь говорила моими устами…
— Конечно, болезнь!
— У меня уж и завещание написано, и все. Но сейчас я тебе не покажу. Оно у меня под матрацем, возьмешь, когда я умру.
Он молчал. «Все это должно вызывать у меня чувство скорби. Но пока еще время скорбеть не пришло, я не хочу слышать об этом», — думалось ему.
Возле камешков, окаймляющих клумбу, под выпавшим инеем начинали гнить выкопанные луковицы далий. По его пустому кабинету привольно расхаживала приблудная кошка, невесть откуда взявшаяся, — замена черепахе. Жена почти постоянно находилась в полузабытьи и все время молчала.
Он же не сводил глаз с мыса, который сверкал вдали, прорезая поверхность моря и устремляясь к горизонту.
Сидя у изголовья жены, он время от времени, как она того хотела, читал ей Священное Писание:
— «Господи! не в ярости Твоей обличай меня и не во гневе Твоем наказывай меня. Помилуй меня, Господи, ибо я немощен; исцели меня, Господи, ибо кости мои потрясены; и душа моя сильно потрясена; Ты же, Господи, доколе? Обратись, Господи, избавь душу мою, спаси меня ради милости Твоей, ибо в смерти нет памятования о Тебе»[7].
Он услышал всхлипывания жены. Перестав читать, он взглянул на нее.
— О чем ты подумала?
— Куда денутся мои кости? Меня это очень тревожит.
«Ее сердце сейчас занято мыслью о ее костях». Ему было нечего ответить ей.
«Все кончено».
Он уронил голову и почувствовал, что и сердце его словно ухнуло вниз. Жена зарыдала еще сильнее.
— Что ты?
— Моим костям нет места! Что мне делать?
Вместо ответа он снова стал читать Священное Писание:
— «Спаси меня, Боже, ибо воды дошли до души [моей]. Я погряз в глубоком болоте, и не на чем стать; вошел во глубину вод, и быстрое течение их увлекает меня. Я изнемог от вопля, засохла гортань моя, истомились глаза мои от ожидания Бога [моего]»[8].
Они с женой стали похожи на два сросшихся высохших стебля и молчали целыми днями. Теперь оба уже были готовы к смерти. Что бы ни произошло, им уже нечего было бояться. И в темном, затихшем доме сердце его обрело покой и бездвижность, как та чистейшая вода, которую им приносили из источника в горах и наливали в глиняную бочку до самых краев.
Каждое утро, пока жена еще спала, он ходил босиком по обнажавшемуся в отлив морскому дну. К ногам прилипали прохладные водоросли, принесенные вечерним приливом. Иногда, словно пригнанный ветром, забредал местный мальчишка и, скользя по ярко-зеленым водорослям, забирался на угловатый утес.
На море начинали появляться белые паруса. День за днем все веселее бежала вдоль моря белая дорога. Как-то в их дом доставили букет душистого горошка от знакомого, жившего по ту сторону мыса.
В угрюмом и опустелом доме, стоявшем под холодными ветрами, впервые повеяло ароматом ранней весны.
Он взял букет, как для торжественного подношения, и руку тут же осыпала цветочная пыльца. Войдя в комнату жены, он сказал:
— Наконец-то весна пришла!
— Да, красивые, — отозвалась жена, улыбнулась и протянула к цветам исхудалую руку.
— И правда, красивые.
— Откуда они?
— Эти цветы совершили путешествие в пролетке, они ехали по самой кромке моря и все разбрасывали, разбрасывали, сеяли перед собой весну…
Жена приняла от него букет и крепко прижала к груди. Погрузив бледное лицо в самую гущу ярких цветов, она прикрыла глаза — и ее словно унесло радостным забытьем.