Впору спросить у нее, о чем она думает.
Если она, приложив рукава к груди, ответит: «О песнях про осень», — ее необходимо остановить. Спокойно взять за руку:
— Лучше бы вы подумали о весне. Войдите-ка лучше в дом и сделайте чаю… А одежду к весне вы уже всю подготовили — вы уверены? Да займитесь лучше шитьем, севши рядышком с кипятильником на жаровне, где весело бурлит вода. Ведь скоро вернется ваш муж с озябшими покрасневшими пальцами. Неужто до его прихода вы собираетесь предаваться мыслям об ушедшей осени? В осени счастья нет. Ну-ка, ну-ка, пожалуйте-ка в дом. Не хотите совать руки в ящик с углем — одолжу вам перчатки. Вода, наверно, слишком холодная, но вы только подумайте, какие будут пальцы у вашего мужа, а ведь он вот-вот придет. И цветы в окне цветочной лавки еще не увяли. Сотрите пыль с вазы на камине и поставьте в нее пока один нарцисс. Уложите кошку спать на нагретом солнцем местечке на краешке вашей веранды, а щенок пусть играет с собственной светлой тенью. Но не надо заглядываться на зимнюю камелию. Она-то уж точно наведет тоску. Стоит в тени чулана и бесшумно роняет лепестки. Лучше выдохните белый парок в холодный воздух. Пусть он взлетит, как вспархивает птица, испугавшись падающего лепестка. Возьмите в руки белую редьку[9], обведите взглядом все вокруг и засмейтесь на пороге кухни. Быть может, из свертка, который принесет муж, вылетит вам навстречу новая шаль. Ведь скоро придет весна. И будет слышно, как в вашей каменной чаше для умывания — вокруг черпака — бьют крылышками медовые пчелы. Из деревень в город потянутся машины — с каждым днем все больше. Сорокопуты улетят на родину, в дальние края, а старые ветки оживут и выпустят почки. Вы увидите, как влюбленные парочки будут гулять в окрестностях города, держась за руки. Тогда и вы возьмите мужа за руку и скажите ему: «Смотри-ка, вот и весна пришла, правда?» Но нельзя же, чтобы при этом весеннее пальто вашего мужа отдавало запахом плесени…
Конь божества
На самый кончик его носа, потянувшегося к кормушке, упал солнечный луч, просочившийся из-под карниза. Грива свесилась на заостренные к углам коричневые глаза, и он потряс головой. И снова начал есть.
Когда живот его округлился и кожа натянулась, веки его отяжелели, и он незаметно для себя уснул. Но вдруг послышался звук, словно от внезапно хлынувшего дождя, он открыл глаза и увидел желтую фасоль, в обилии рассыпавшуюся у него под мордой. Мельком взглянув на человека, который подбросил ему корм, он шевельнул ноздрями и снова принялся за еду. Сколько ни ешь, а стоит задремать, и кожа на брюхе опять съеживается… Наевшись, он взглянул со своего холма вниз.
Перемежаясь, тянулись друг за другом бледно-алое поле с астрагалом, желтое поле сурепки, зеленое поле ячменя. А за ними, вдали, раскинулась морская ширь цвета густого индиго, а сверху, склонившись над морем, нависло голубое небо — кажется, будто небу наказали баюкать море, как маленького ребенка…
Однако тут ему снова подсыпали фасоли, и он забыл обо всем. В передней его обиталища ему молился какой-то старик с зонтиком из дерева хиноки и в белом кимоно с нанесенными киноварью иероглифическими печатями. Он в это время, набив за щеки еду, самозабвенно жевал. Подняв голову, он увидел рядом со стариком послушника, который, сунув палец в рот, дивясь, разглядывал его.
(Какой маленький… Однако такие, бывает, приносят угощение…) Он перевел взгляд на старика. Тот уже закончил молитву и стал пригибать голову мальчика сзади.
— Ну что же ты, молись! Если так будешь пялиться, глаза лопнут.
Но мальчик из-под руки старика все так же смотрел на него во все глаза. Вскоре он ушел.
(Такие маленькие, бывает, и странные штуки выкидывают. А этот-то что не так сделал?)
Вдруг он почувствовал крайнее неудобство где-то в задней части крупа. Он напряг низ живота. Потом поднял хвост, и где-то у пола послышалось — «блямс-блямс». Он опустил веки. И увидел крошечную тень, которая, соскользнув с каменных ступеней, бесшумно, с чудесной силой побежала по земле. Что это такое может быть? Он присмотрелся к тому, что только что пронеслось мимо, и понял — это ястреб широко и свободно чертил круги в высоком небе.
(Вот что, ястреб, а я подумал было — опять овод заявился.) Он снова собрался заснуть, но приметил, что золотой карп в прудике в тени дерева поклевывает кончик шеста, и засмотрелся на него. Посреди полей шла широкая дорога. По ней в обе стороны бежали, мотая головами, лошади, шли люди с повязками на голове и пели песни, ехали машины.
(Я бы тоже хотел размяться), — подумал он, и ему захотелось перекусить веревки, привязывавшие его удила к двум столбам по бокам. Ему вспомнились его мучения, когда он однажды сбегал несколько раз подряд, и каждый раз потом дня три-четыре ему совсем не давали корма.