К августу сорок третьего эскадрилья пикировщиков "Кокосовый орех" с майором Корошем во главе прибыла на восточный фронт.
В небе над СССР оставалось мало места для подуставших «юнкерсов». За два прошедших года истребительная авиация иванов набрала силу, а зенитки нынче ховались в каждой лощине.
В течение трех недель они потеряли четыре «Штуки». И Дебречени с Корошем, как и всем остальным, невзирая на полученный во время стажировки в Люфтваффе опыт, постоянно приходилось латать пулевые пробоины в своих машинах. Стрелок Шандора сбил два МиГа и был убит ответной пулей. Новый, Ласло, сбил четыре истребителя, и тоже был убит.
Он погиб как раз в тот несчастливый день, когда Шандора подожгли под Киевом. Шандор опять прыгал. Он видел на земле войска большевиков, он знал, что ветер нынче с запада, — и проклинал то и другое. Впрочем, он всегда брал с собой пистолет с одним патроном. Потому до плена дело не дойдет.
Так он считал.
Очевидно, русский истребитель считал так же. Он проводил «Штуку» Шандора до столкновения с землей и вернулся. А вернувшись, расстрелял по беспомощному парашютисту остаток боеприпаса.
Черт его знает, родился ли Шандор в рубашке, или же, наоборот, довлел над ним тяжелый рок, только его не убило. Он получил пару пуль и потерял сознание.
Очнулся уже в ежовых рукавицах СМЕРШа.
Как говорится, опустим, право, завесу жалости над этой сценой.
Была кровь и боль, а если вам нужны подробности — почитайте что-нибудь вроде "Молота ведьм" или Яна Потоцкого.
Прошло четыре дня. Шандор числился в пропавших без вести; немцы понемногу отступали.
Как говорится — "с ожесточенными боями".
И тут из зелено-бурой азиатской орды перед изумленными арийцами возник страшный призрак. Был он бледен и небрит, весь в синяках и ссадинах; раны его сочились сукровицей, а в глазах застыло отчаяние.
Аппариция сия рванула вперед по кочкам, воронкам и брошенным окопам, преследуемая ожесточенным огнем легкого стрелкового оружия коммунистов, — и не зацепило ее, как призраки неуязвимы есть для пуль, и добралась она к своим условно-жива и в последние полчаса невредима, и завопила от счастья диким голосом, и ударилась оземь бездыханна.
Это был Шандор Дебречени. Его не отправили в тыл, не расстреляли, и как-то же удалось ему бежать, удалось добраться до фронта и перейти его. Не изловили, не подранили — дошел до своих.
И угодил прямо в ласковые руки отряда эсэсовцев. Оправясь от ошаления, те особо разбираться не стали и сломали Шандору еще пару ребер.
Но СС, знаете ли, это все-таки не СМЕРШ, — их параноидальные задвиги несколько сдерживались знаменитым Дойче Орднунгом. Шандору впору бы назначить этого Орднунга главным божком своего личного пантеона, поскольку только благодаря ему он и остался жив еще на некоторое время. (Чему в тот момент не очень-то обрадовался.)
Конечно же, на орехи ему перепало, что вашей белочке; церемониться с потенциальным диверсантом никто не собирался — не то было время. Но все ж командир подразделения — их славное штурмбанфюрерство — сделал запрос, озаботился прояснением ситуации, а установив факты с некоторой степенью достоверности, даже и соизволил принести Шандору извинения за некоторую несдержанность своих людей: "Но, герр капитан, вы, я надеюсь, понимаете, что рисковать мы просто не имеем права — слишком многое поставлено на карту".
Шандора наскоро заштопали, и в октябре сорок третьего он вернулся в свою эскадрилью. Больше не летал: «Kokuszdio» уже отбывал с фронта. Восемь из двенадцати «Штук» были потеряны, в живых остались всего пятеро из летного состава. Скорее, четверо. Эйфория побега прошла у Шандора в первые же мгновения пребывания у эсэсовцев, — и отнюдь не из-за одних лишь вдумчивых арийских побоев, — да так и не вернулась. Даже самая простая радость быть живым, даже самое естественное для него — желание летать — и те не появлялись больше. Он валялся на койке куском мертвечины, и с извращенным удовольствием ощупывал грубый надлом внутри себя.
Ему казалось, что капитана Шандора Дебречени кто-то убил.
Сержант Советской Армии Алексей Корчук был скорее оптимистом.
— Теперь фашистам пизда! — любил говаривать он на привале своим боевым товарищам.
— Базара нет, — степенно подтверждали боевые товарищи, воспринимая внутрь комиссарские сто.
Двадцать четвертого декабря капитан Шандор Дебречени повесился.