- Погодите. Выходит, излечить может лишь тот, кто поразил?
- Как-то ты скачешь от одного умозаключения к другому. Словно женщина, право: это не упрёк, понимаешь. У нашего Людовика есть дочь-любимица... В общем, раз уж ты это понял - иди, повторю, и учись убивать не одним хирургическим ланцетом. Есть у кого перенять, однако.
Так и вышло, что Арсен, ещё с головой, переполненной удивительными вещами, вновь явился к Ною и поведал ему ту часть беседы, что не относилась к исповеди, а стало быть - наибольшую.
- Владеть длинным клинком, как-то: эспадой, саблей и двуручником, - я тебя выучу, по крайней мере, попытаюсь. Отец Томас правильно говорит: ланцет - дело несерьёзное, боевая сталь много сподручнее уже своей длиной и общими формами. Только учти, твой противник умеет то же, что и ты, - а отличие от пациента.
- Больной тоже может так поддать в зубы - мало не покажется, - ответил на то Арсен. - Особенно если мандрагоры не доложишь или там гашиша.
И вот, посмеявшись, приступили они к серьёзному и взялись за прямые клинки, лишь самую малость притупленные, чтобы не наносить смертельных для человека увечий.
А поскольку один из них был по определению самым даровитым из даровитых учеников, а другой - самым опытным из опытных учителей, стали они сражаться так, как бывает в настоящем бою: не щадя и не давая спуску до самой смерти одного из поединщиков. И поскольку один из них бился так искусно, будто не от него испили, а сам он испил знание изощрённейших приёмов, и даже будто не вобрал он это знание, а само выплыло наверх из глубин сути, - то второй еле успевал учить, так много сил отнимала у него оборона. Впрочем, Арсен не так умел строить защиту, как нападать, будучи в этом подобным любому новичку. И учился как первому, так и второму.
Под конец покрылись оба каплями чистого мужского пота, и вскипела у обоих кровь в жилах.
- Вот удивительно, - подумал Арсен вслух. - Никогда не притягивало меня так слепо к моим больным, как теперь к тебе, пахнущему здоровьем и силой.
- А я как раз болен, - ответствовал Ной, - причём смертельно и неизлечимо. И ты, не взяв от меня ни одной капли, сам перенял от меня эту болезнь. Врачам простительно её не знать; мудрецы же и поэты зовут её любовью.
4
Ученик не сомневался, что его возлюбленный учитель прорек тогда сущую правду: о себе самом - безусловно, об Арсене - скорее всего. Арсен и себя-то знал не вполне. Подозревал, однако, что их с Ноем обоюдное время как-то отличается от того, какое будут считать достоверным историки будущего. Намёки братьев-лазаритов на то, что-де новичок протыкает реальность и пролистывает события со скоростью молнии, как известно, опережающей собственный треск и гром, он успешно пропускал мимо ушей. Изменить они - и намёки, и сами братья - не могли ничего.
Ной нисколько не скрывал от остальных того, что оба они делят одно ложе, остальные проявляли редкое благодушие по этому поводу. Собственно, для первого совместное распитие крови и иных телесных соков в самом деле было залогом. Он нисколько не преувеличивал, намекая на то, что Любовь - богиня, во многом подобная Великой Матери: убивает и исцеляет одним - одним и тем же - мановением руки и по сути никогда не доводит ни одного из дел до конца.
А для второго их поцелуи, проникновения и распятия означали сладостный вечерний отдых после неизбежной каторги дня, такой тяжкой, что изучение боевых искусств было желанным глотком воздуха.
Смерти, смерти и смерти, и каждая волна связывалась с новым прегрешением людского рода. Испания, с которой обменивались посланцами, вместе с золотом Нового Света пустила в оборот новую повальную хворь, которую французы мигом окрестили немецкой, англичане - французской, голландцы - испанской, японцы - голландской, сами же испанцы не чинясь, именовали просто люэсом, то есть 'заразой'. Они чувствовали себя владыками морей и империй, ни один их противник не был достоин такого жуткого клейма. Люэс считался карой Господней за блуд, что явно имело под собой основания. Он был сродни проказе тем, что скрывался, меняя лица и маски, но делал это с куда большим коварством. Те же язвы - но преходящие. Видимость выздоровления - и новый расцвет болезни, когда гниют ткани, делаются жидкими хрящи и сами кости. Походка деревянной куклы, слепота и паралич. 'Доктор-чудотворец' мог излечить десяток, сотню, несколько сотен, но всё чаще казался себе нерадивым учеником мага, который борется с заколдованным горшком каши. Сколько ни ешь, в его случае - ни пей, а беда всё прибывает и хлещет через край.
Арсен с некоей горечью заметил, что сам не подцепил ни одной, самой малой язвы: будто на сей раз его уберёг Ной. Это делало привычный метод борьбы ущербным в его глазах: не вытянул достаточно отравы, не испытал сам, каково это, - и кровь твоя не сделалась противоядием.
Однако умение и слава его росли, а причуды буквально возводились в ранг добродетелей.
Внезапно немалые годы Короля-Прядильщика подошли к концу. Он кое-как пережил один головной удар и был достаточно опытен, чтобы понимать, что второй и на крайний случай третий станет последним. Да и придворные медики были людьми знающими и, безусловно, просветили его на сей счёт. Как ни был бесстрашен Людовик, но жизнь никогда не надоедает. К тому же строить козни и плести интриги во имя достойной цели - занятие, которое сильно её украшает.
Его величество попросил лазаритов о консультации самого лучшего из их праведников. И назвал конкретное имя.
С немалым изумлением Арсен узнал, что Людовик с одной-единственной встречи запомнил своего невольного протагониста и ту встречную волну, которую ощутил. Впрочем, глаз у владыки Франции был преострый, а память на друзей, врагов и особенно на тех из обеих категорий, что могли пригодиться ему впоследствии, была отменная.
Вопреки досужим россказням, для того, чтобы проникнуть в замок Плесси-ле-Тур, ему не понадобилось ничего, кроме двоих широкоплечих шотландцев в красно-белых королевских цветах и беретах, подкованных сталью, коих за ним прислали. Он лишь стоял смирно и слушал, как наёмники объясняются со своими коллегами.
Дальше его передавали из рук в руки, пока не достигли королевской опочивальни. Запустив лекаря внутрь, сами телохранители удалились - что также вызывало изумление. Людовик полулежал на ложе среди подушек, накрытый полостью, сшитой из волчьих шкур - Арсену очень кстати вспомнилось, что всю свою жизнь король увлекался охотой на хищников, пока не ослабел настолько, что не мог подняться в седло без помощи двух придворных.
А теперь он гляделся сущей развалиной. Из опущенного уголка рта текла слюна, лицо перекошено, веки припухли...
И - нет. Глаза были совсем молодые и пронзали стоящего перед ним, словно парный индийский кинжал-кукри.
- Сир, не затрудняйте себя красноречием, - сказал Арсен, кланяясь, - и позвольте мне перво-наперво сделать то, за чем, собственно, я и приглашён.
Он согнулся в талии ещё глубже - на случай, если подглядят в замочную скважину, - и деликатно кольнул короля за ухом, пробуя на язык тёмную кровь.