Снова прошли годы. Нас постигло тяжелое горе: мы похоронили нашего милого мальчика.
Затем Виталий женился. И с тех пор новости из Родинки, сообщаемые чаще всего Хедвиг, стали гораздо веселее: радость в дом принесла Ксения, жена Виталия.
Лето в Родинке
Приезд
На кромке поросшего высокой травой луга, там, где убегала, скрываясь вдали, проселочная дорога, под послеполуденным солнцем стоял в ожидании мой тарантас.
Крайняя из пристяжных уткнулась мордой в траву и жадно щипала красноватый цветущий клевер; другая, далеко вытянув шею и в нетерпении грызя удила, безуспешно пыталась дотянуться до сочной луговой травы. Только коренник, гнедая кобыла в ярко раскрашенном хомуте, неподвижно застыла в спокойной позе, стоически глядя преданными глазами, которые и у нее не были прикрыты шорами, на лакомившуюся клевером пристяжную. Она знала: с хомутом на шее не попируешь, даже попав в самую гущу клевера.
Недалеко от этого места стоял деревянный домик, где я только что сменила лошадей и экипаж; точнее говоря, нашелся кучер, согласившийся ехать дальше.
Июньское солнце не по-вечернему ярко освещало безысходность и заброшенность этого глухого уголка; вдали от городов, в стороне от не очень оживленной железнодорожной линии Тверь — Ярославль лениво дремал он, недовольно встречая всякого, кто изредка нарушал его сонный покой.
— Часика через два-три будем на месте, а коли чуть позже — нам тоже тоже, с пути не собьемся — до Родинки доберемся! — заметил, не очень ободрив меня своими словами, подошедший наконец кучер и погладил свою русую окладистую бороду, которой, казалось, очень нравилось это поглаживание.
Я рассеянно слушала его; взгляд мой скользил по пашне, начинавшейся за влажным лугом. Похоже, урожай в этом году будет неважный, зерно созревало с опозданием; последние годы мы читали о неурожаях в России, о голоде в южных губерниях. Я думала, что здесь, на севере, дела обстоят значительно лучше…
Мысли мои беспорядочно сменяли друг друга — странным образом душу мою волновало все без разбора, и важное, и незначительное.
Кучер не удивился, что пассажирка, несмотря на поздний час, не торопится садиться в экипаж. К чему спешить? Он с удовольствием смотрел, как его лошадка уплетает чужой клевер.
Я глянула ему в лицо — изрытое оспинами, с густой бородой и маленькими, светлыми, глубоко посаженными глазами.
— Как тебя зовут?
— Как зовут? Тимофей Семеныч, как же еще! — он улыбнулся, показав мелькнувшие в бороде великолепные зубы. Я с трудом сдержалась, чтобы не спросить: «Ну, как вы тут живете? Как дела? Расскажи…»
— Ладно, Тимофей, поехали.
Опершись о высокое колесо, я довольно ловко забралась в тарантас, удивляясь сноровке, обретенной всего за один день.
Тимофей тем временем уложил и привязал веревками багаж и подал мне сумочку и шляпную картонку. Звонкой трелью залились колокольчики под дугой, минуту-другую мы ехали по ровному тракту, затем толчок, скрип — и тарантас, трясясь и подпрыгивая на камнях и ухабах, полетел по бездорожью.
Я расположилась сзади на сиденье, покрытом соломой, вытянув перед собой ноги, и смеялась. Мне казалось, что все во мне, в моем теле пришло в невообразимое движение — перекашивалось, принимало самые неожиданные положения и никак не могло вернуться на свое привычное место; давно полетели в солому дорожная вуаль и соломенная шляпа, за ними следом вывалились шпильки, собранные в узел волосы рассыпались. Если так будет продолжаться долго, я вряд ли доберусь до места живой.
Я предприняла слабую попытку донести эту печальную мысль до Тимофея, но, раз за разом подпрыгивая на ухабах и почти ритмически прикусывая себе язык, умолкла. Смеясь, с развевающимися волосами, я сидела, вцепившись руками в деревянные подлокотники, готовая ко всему. Еще утром я вышла из поезда безупречно одетой путешественницей, но постепенно из меня вытрясло все привычное, я в буквальном смысле слова сбрасывала с себя один культурный слой за другим, и один бог знает, что теперь от меня осталось!
Впрочем, нет: я и сама это хорошо знала! Осталась одна только маленькая прежняя Муся — та, что целиком принадлежала этому мгновению, что давно — ах, как давно — ждала встречи с русской родиной.
И я смеялась, и я плакала.
Моя поездка в Россию была связана со свадьбой брата Михаэля, который, работая по специальности, надолго там задержался и теперь нашел себе жену в тех же столичных эмигрантских кругах, с которыми общались и мы. Но я уже давно обещала Хедвиг навестить ее, и вот муж, отец и брат единодушно поддержали мое желание резко сменить климат и окунуться в новую атмосферу, тем более что после смерти нашего мальчика мое здоровье оставляло желать лучшего.