— …передоверяет жене все полевые работы, уходит и отдает внаем свою могучую силу. И больше всего на свете любит детей. У него самого их нет. Когда он едет по деревне, дети бегут за ним, он сажает их на телегу и нежно смеется, этот богатырь… но к трезвенникам его не отнесешь, чайные, которые мы строим, он презирает и напивается, особенно по праздникам, до потери сознания, как, впрочем, и все они: пьют не то чтобы часто, но помногу. Оправдывается он следующим образом: «Хотя бы разок мне надо поступить так, как велит сердце, иначе в него закрадется ненависть, вселится то, что мне чуждо. А так меня охватывает любовь, я чувствую ее всем сердцем, не то что в чайной…»
— Боже милостивый, дай мне стать таким, как Глеб! вздыхал в сене Дитя, сжигаемый честолюбием.
Краснело на западе небо. Лениво поглядывая на него, женщины и дети вытягивались на сене и вполголоса, полные летней усталости, мечтательно, словно сказки рассказывали, обсуждали друг с другом повседневные дела.
Татьяна тоже разговаривала со своими детьми. Ей было о чем рассказать. Всякий раз ей приходили в голову стихи Димитрия — и дети внимательно слушали их, хотя и ничего не понимали.
Вокруг царила умиротворенность, был разгар солнечного лета, и стихи Димитрия буквально расцветали в ней; будто цветы, дарила она их детям — то одно, то другое:
«Дитя земли своей обширной, не изгоняй его из сердца, — его, бродягу и скитальца.
Где б ни ютилась хижина твоя, в каких краях недостижимых ни высилась бы белокаменная, матушка Москва, в какую б даль ни уплывала Волга, куда б ни стлалась степь и где б ни громоздились горы: близки душе все дали, все просторы.
А окружат твои края границы ты в душу их впускать остерегайся, пускай поверх границ твоя душа „О Родина!“ все время повторяет, пока ты не вберешь в себя все дали, тепло всего живого не впитаешь.
И пусть они срастутся, даль и близь, враждуя вечно в теле человека, но все же рождены они, как сестры: та для себя живет, а эта — для других».
Странно, странно звучали эти слова в моих ушах, как нечто знакомое и забытое, — а в голову лезли мысли о двух братьях.
Стихи в исполнении Татьяны звучали монотонно, словно бабушкина литургия перед завтраком. Петруша и слушал их, как слушают литургию, сложив на животе маленькие толстые ручки. У Дити блестели глаза, его тревога улеглась. В непонятных словах присутствовал отец — то единственное, что он о нем знал и что слетало к ним с губ матери в добрые, прекрасные минуты и потому таинственным образом связанное со всем добрым и прекрасным, хотя и совершенно непостижимым, — как являвшийся им на мгновения дух отца.
Татьяна знает наизусть не только все, что опубликовал Димитрий, но и то, что он читал ей раньше, она воспроизводит почти без ошибок; она едва ли отличает одно от другого, настолько срослось с ее душой их общечеловеческое содержание. настолько общезначимым казалось ей все самое личное в них. Случается, обыденные слова Димитрия она воспроизводит таким торжественным тоном, что окружающие улыбаются, и тогда она удивленно умолкает.
Виталий о чем-то сосредоточенно говорил с Егором, который впрягал лошадей в одну' из нагруженных сеном телег.
— Трижды подумай, прежде чем уедешь из деревни.
Егор смотрел нерешительно и тоскливо.
— Я бы остался, если бы мог работать поденно, Виталий Сергеич! Но родители хотят отделить меня от себя. Говорят: «Ты уже вырос, Егорка, да и братья выросли, иди, кровинушка, иди, сыночек, строй себе избу, пришло время!» Так они говорят. Разве мало места в избе? Разве ж я их стесняю? А как только выделишься, так и жениться пора.
— Ты и сам захочешь обзавестись женой и сыновьями, которые умножат твой надел. Надо жить своим умом.
— Надо бы, да родители огорчают, хотят сами выбрать мне жену. Разве ж это легко? — смиренно сказал Егор и полез на воз.
Виталий смотрел на его руки, которые были не грубее его собственных, на ноги, которые и в тяжелых сапогах говорили о любви этого народа к танцам.
— А твоя сила, Егор? Где она останется? Ты еще не так силен, как Матвей, но и ему пришлось признать, что одиннадцать часов работы на фабрике, вместе с обучением, вытягивают последние соки. Разве не кашляет он кровью? Подумай, прежде чем ехать в Москву!
Егор победоносно посмотрел сверху вниз, будто уже ехал в Москву — к своей заветной цели.
— Не одну же пыль там глотают, Виталий Сергеич! Да и кому она нужна?.. Но иной так неловок, что выплевывает вместе с пылью и кровь…