— Да как сказать, матушка? Беда с ним приключилась. Несчастье навалилось на попа.
— В семье?
— Да нет. Мимо водки не мог пройти. Напивался до бесчувствия. Но Бог помог ему справиться с бедой. Теперь лучше. Мы довольны. Благодарим Бога и Ирину Николаевну… А ты разве не знаешь попа?
— Нет, я здесь недавно.
Я приблизилась к ее окну. Виталий, отвернувшись, разговаривал с кем-то во дворе. Макарова кивнула.
— Да, да, сразу видно: ты нездешняя… Ну, даст Бог, тебе у нас понравится. А какие люди там, откуда ты приехала?
Я посмотрела на нее и задумалась. Вряд ли еще где-нибудь те, кого называют «народом», сильнее отличаются от других слоев населения уровнем образования. Но и вряд ли где-нибудь еще, несмотря на меньшие различия, так легко раскрываются души, как здесь. Правда, вряд ли в другом месте люди с такой готовностью почитают других. У нас люди более замкнуты и не особенно любят поклоняться другим.
— Там люди считают: все должны быть равными, никто не должен стоять над ними, — сказала я.
Макарова несказанно удивилась:
— Как так — никто? Даже Бог и наш Государь?
— Даже ваш государь. Но ведь Бог не имеет земной власти, — возразила я.
— Не имеет? Почему же?.. Что же это за власть такая проклятая, которая не от Бога? — спросила Макарова с независимым видом. Она выпрямилась в маленьком оконном проеме, невольно приняв позу королевы, достоинство которой задето. Она вся собралась, так как увидела: я плохо воспитана. — Знай, матушка: без Бога нет уважения. В каждом, кто наделен властью и авторитетом, почитают одного только Бога. Они все получили от Бога и должны возвратить ему, покидая этот мир. Да и кто не устыдится желания быть выше своих братьев?
Макарова и я пристально посмотрели друг другу в глаза. И, несмотря на строгость только что преподанного мне урока, я увидела в этих глазах, что они принимают любовь, которая была в моем взгляде.
«Для нее нет никакой разницы между Богом и братом», — восторженно подумала я.
Виталий говорил крестьянину, вышедшему из двора:
— Я вижу, Фома Никитич, ты приволок сюда горы сырой травы. Отчего ты не высушил ее там, где она росла?
— Отчего, Виталий Сергеич?.. Да оттого, что ни дождь, ни спёка не дают покоя скошенной траве. Вон та, что сзади, с дальних приволжских лугов. Ее так и так нужно было привезти сюда. Не ездить же мне туда без конца то ворошить, то копнить. И я подумал: а не привезти ли мне ее домой, тут она будет у меня перед глазами, тут я буду ухаживать за ней, как за грудным дитятей. Да, Виталий Сергеич, разумом Бог наделяет. А другие теперь бегают, гадают, куда повернет погода…
Виталий положил ему руку на плечо.
— Послушай, другие поступают умнее — выполняют волю лугов. Свежескошенная трава — не мертвая трава, ей надо еще осыпать на землю свои семена, сделать луга плодоносными и богатыми, подготовить их к следующему лету. Когда ты крадешь у почвы траву до того, как она стала сеном и умерла, ты отдаешь семена чужим ветрам, и твой луг оплакивает потерю. Но лучшие приволжские заливные луга принадлежат не тебе одному, они — общее достояние, поэтому ты наносишь вред и другим.
Вид у Фомы был очень недовольный.
— Кто хоть раз видел, как осыпаются эти семена? Хватит у нас дел и без этого.
Рядом со мной высунулась из окна Макарова. Спокойным, ласковым голосом она крикнула мужу:
— Верь ему, Фомушка! Давай сделаем доброе дело: без недовольного ворчания выполним волю лугов, оставим им то, что они считают своим, не будем отнимать у них дитя, пока оно еще живо. Пусть полежит оно с ними, чтобы они не умерли, скорбные, осиротевшие. Да, Виталий Сергеич, понятное дело.
Когда мы уходили, Фома все еще стоял с граблями в руках, прислонившись к воротам, и задумчиво смотрел в затянутое белыми облаками небо, которое, похоже, и само не знало, куда повернет погода — на дождь иди на ведро.
Я рассказала Виталию о своем разговоре с Макаровой. Он живо подтвердил:
— Да, она одна из лучших! О ней и впрямь можно было бы сказать: образование просветило бы ее, но вряд ли прибавило бы ей величия. Это я понял, только вернувшись сюда: как неточно по смыслу слово «кабала» и насколько свободным делает народ благочестие. Их религия — отнюдь не религия людей, обреченных на тяжелый, изнурительный труд, ибо над ними стоит только Бог, который их любит.
К сожалению, беседа прервалась оттого, что мы вошли в избу Захара. Мне было важно, даже слишком важно узнать, как ко всему этому относится Виталий, а не только народ. Почему?