Сравнение со степной травой — немалая честь в понимании Ксении.
Перед обедом я записала это, находясь в дурашливом, веселом настроении, — и вот все вдруг стало таким безразличным; Дитя, один только Дитя владеет всеми нашими помыслами, подчиняет себе наши дела!
Сегодня, в один из многочисленных русских праздников, мы обедали в полном составе внизу, у бабушки. Великолепная радуга, вставшая после короткой грозы над цветником, выгнала Дитю и Петрушу из-за стола еще до того, как подали кофе. Татьяна, обычно любившая подольше посидеть за столом, позволила мальчикам увлечь себя вслед за ними. Поражает ее забывчивость относительно правил хорошего тона, соблюдения которых требует бабушка.
Ксения, которая не пьет кофе, восприняла это как сигнал и тоже встала.
Вчетвером мы еще сидели перед нашими маленькими чашками, когда в соседней зале, дверь в которую была открыта, послышался шум, похожий на нерешительно приближающиеся шаги. Рассеянный взгляд Виталия вдруг насторожился, стал собранным и внимательным. Мы еще ничего не поняли, а Виталий уже вскочил со стула и бросился в залу.
— Дитя! — крикнул он таким тоном, что все тоже встали со своих мест. Дитя шел ему навстречу, чуть приоткрыв рот, с испуганным лицом, беспокойно хватаясь руками за грудь.
— Не говорите… маме! — запинаясь пролепетал он и как распятый раскинул руки в стороны.
Виталий подхватил его, отнес на диван и уложил, поддерживая голову и верхнюю половину тела и вертикальном положении; при этом он, не поднимая глаз, быстро и коротко бросил испуганно окружившим его:
— Вига, милая, догони Татьяну, задержи ее… смотри, как бы она не вошла сюда: l’angoisse la fait crier[163]; Марго, наверху, в шкафу, в аптечном шкафу, в моей приемной найди коробку с каплями, желтую; бабушка, Ксении сейчас вредно пугаться, надо держать ее подальше отсюда — pour qu’elle ne voie[164].
Хедвиг торопливо выбежала; когда я спустилась вниз с желтой коробкой в руках, бабушка уже «поставила в известность» Ксению, то есть попросту заперла ее где-то, а сама села на стул в самом дальнем углу залы и сидела молча, совершенно неподвижно, закрыв ладонями лицо. Должно быть, молилась.
Во время приступов Дити бабушка всегда остается в комнате.
Виталий достал из коробки пузырек и шприц и сделал укол в руку Дити, которую я поддерживала. Он крепко обнял малыша, расстегнул ему, задыхавшемуся от удушья, рубашку и пояс Виталий так низко склонился над ним, что Дитя мог непрерывно смотреть ему в глаза; лицо его над жадно ловившим воздух, хрипящим мальчиком было уверенным и спокойным, лишь время от времени он произносил какое-то слово, что-то нежное и утешительное.
С искаженным лицом Дитя не отрываясь смотрел в глаза, чей ободряющий взгляд ни на секунду не отрывался от его собственных, и в разгар страшных усилий перевести дыхание, что-то сказать его измученные глаза доверчиво цеплялись за этот взгляд как за последнюю надежду на спасение. Приступ все нарастал и нарастал, лицо Виталия побледнело и буквально окаменело от нечеловеческого напряжения, однако он мужественно продолжал смотреть на обессилевшего ребенка, словно сосредоточил все свои силы в одной точке, собрав воедино все, что было в нем самом жизненного, чтобы окружить мальчика тысячью могучих помощников, заставить его поверить, что он находится под защитой, что еще возможно любое чудо…
Но когда Виталий захотел что-то сказать, у него пропал голос. На лбу большими каплями выступил пот.
Из дальнего угла, где находилась бабушка, доносилось бормотанье, обрывки отдельных слов устремлялись мимо мучений Дити к небу, тоже взывая к милости и моля о чуде. И чем сильнее были страдания ребенка, тем, казалось, торжественнее становилась надежда на помощь. Как будто под конец слилось воедино то, что горело в душе Виталия и воплощалось в бабушкином молитвенном заступничестве, становясь единой душевной силой, штурмующей небеса, изгоняющей смерть.
Наконец наступила тишина. Дитя лежал на руке Виталия, дыша все еще прерывисто, но уже свободно. Из соседней комнаты донеслись тихие рыдания Татьяны, ее впустили, и она бросилась к Дите. В этот момент поднялась бабушка, вздохнула с облегчением и медленно, своей тяжелой походкой подошла к сыну. Она смотрела не на мальчика, которого обожала, а только на сына; я впервые увидела, как во взгляде и в протянутой к Виталию руке этой женщины появилась нежность. Не говоря ни слова, она ласково, словно ребенка, погладила его по коротко остриженной голове.