Но затем забыла обо всем и закрыла лицо руками.
— Никогда он не будет счастлив дома! Никогда! Мой сын, мое дитя, мой первенец! Ничего я не добилась для тебя. Прости мне, беспомощной, не нашедшей нужного слова — ни для Бога, ни для тебя… Мать обязана сделать свое дитя счастливым! Призвать любые силы — небесные и земные. Сделать счастливым… Но это дано только ему — Богу.
И она горько разрыдалась.
Праздник сбора ягод
Два гамака сблизили нас со Святославом. У входа в парк натянуто четыре гамака, и наступившая жара гонит к ним, но живая, как ртуть, Евдоксия, о которой муж говорит, что на жаре ее активность возрастает до предела, как столбик термометра, не может и десяти минут полежать спокойно, а Хедвиг постоянно отвлекают домашние заботы. Мы пришли к мысли, что неплохо бы утешить друг друга, и Святослав, лежа на самом прочном гамаке, который все же скрипит и потрескивает под его тяжелым телом, развлекает меня восхитительными, интереснейшими историями. Он разбирается в литературе и этнографии, по-видимому, выписывает новейшие книги из-за рубежа, и, находясь с ним в этом русском господском парке, легко представить себя «по ту сторону границы», где он, похоже, чувствует себя так же уверенно, как и на родине.
Тем временем и эти дни, сонные в тени парка и жаркие в поле, в доме произошли незаметные перемены. Святослав первый обратил на них мое внимание как на нечто противоестественное: молельня в столовой целыми днями оставалась запертой. Случилась ли между его тещей и Господом Богом какая-то, какой выразился, неприятность, ему было неизвестно, но он не сомневался, что с недавних пор Всевышний больше, чем когда бы то ни было, кажется ей человеком. Мне же бросилось в глаза, что она угнетена сильнее обычного; она была словно ползущая по земле бабочка с оторванными крыльями. С тех пор как пришло известие от Димитрия, бабушкиной страстной вере в Бога, а заодно и ее уверенности в себе был нанесен удар. И эта самоуправная женщина, предельно волевая, властная до мозга костей, снова оказалась поставленной на колени.
Святослав задумчив цитирует слова, якобы сказанные о пей ее мужем: она умеет любить, как никто другой… И хотя он относится к ней с легкой иронией, но в то же время не умаляет и ее положительных качеств. Разумеется, было бы неверно видеть в бабушке «добрую старую барыню», говорит он; в том, что этого нельзя делать, и заключается ее прелесть, ее неповторимый, не поддающийся возрасту «шарм», перед которым и ему нелегко устоять, ибо подобные вещи воздействуют на него преимущественно своей эстетической стороной. Собственно говоря, именно этот «шарм» вопреки всему делает Евдоксию в его глазах дочерью бабушки.
В это самое время Евдоксия демонстрирует свое обаяние самым восхитительным образом. Стоят дни великого праздника сбора ягод, так его называют, хотя на самом деле это дни изнурительной работы. На просеке у кирпичного очага дым коромыслом, Святослав даже подозревает, что только из-за этого Евдоксия не захотела отложить поездку в Родинку и сначала наведаться в Одессу. Сам он наблюдает за всем этим издалека, лежа в гамаке, откуда он может видеть лицо своей жены в окружении множества детей — милое, сияющее радостью лицо, бледновато-теплый цвет которого даже в жуткую августовскую жару не теряет своей нежной свежести.
Там царит такая суматоха, что хочется спросить, откуда могла взяться эта орава детей, включая самых маленьких; повсюду сверкают на солнце светлые пестрые точечки, будто по парку рассыпали все цветы с грядок: убогость этих людских цветочков с гамака не очень заметна.
Все, кого можно назвать детьми, пришли для сбора ягод и заготовки варенья даже из самых отдаленных деревушек и, подобно охваченной религиозным пылом пастве, окружают «Алтарь в священной роще». Даже самым крохотным, тем. кого во время помолвки Евдоксии еще носили на груди, рассказывают легенду о блаженной поре, когда в Божьем саду любому малышу доверяли чистить ягоды; в те годы, когда Евдоксия приезжала летом слишком рано или чересчур поздно, дети очень переживали. Потому-то с таким ожиданием и надеждой смотрели малыши на въезд Полевых в Родинку, прижавшись к стенам изб и заборам и широко раскрытыми глазами выглядывая свою легендарную, любимую королеву ягод.
Все, кто может уместиться за деревянными столами, сидят у огромных чанов и корзин, остальные ждут своей очереди; лакомятся не одними только ягодами, есть и другие развлечения: ребятишки танцуют, играют, поют — одни с длинными развевающимися лентами в красиво заплетенных и смазанных маслом косичках, нередко длиной всего в палец, другие со спутанными льняными волосиками, все одеты в лохмотья, все босоноги, но все чувствуют себя по-праздничному нарядными, ибо Евдоксия никого не оставила без цветов или украшений.