Он еще раз крепко обнял ее, изо всех сил, бодро и многословно стараясь уговорить ее, переубедить:
— Храни верность счастью! Будет немало трудностей, я знаю! Сделай это для меня. Разве большое счастье — а твое и не может быть иным — дается легко? Разве оно приходит случайно, сваливается с неба? Если у тебя сердце вырывается из груди — возьми его в руки! Сожми его крепче! Своенравное у тебя сердечко, сорвиголова ты моя… А теперь прощай…
Они поцеловались крепким, долгим поцелуем в губы. Евдоксия хотела что-то сказать, но и от губ Виталия не хотела отрываться, поэтому издавала какие-то невнятные слова, короткие, полные нежности и доверия, но для Виталия они были достаточно красноречивы и понятны.
И я поняла, почему он хотел, чтобы я при этом присутствовала. Поняла, что в этот час прощанья он боялся остаться наедине с сестрой.
Мы все собрались в зале еще на несколько минут вокруг бабушки; собрались с той молчаливой и церемонной торжественностью, которая в России ожидание отъезда делает похожим на вынос покойника из дома.
Во дворе уже стоял наготове тарантас, украшенный зелеными ветками и лентами; деревенские ребятишки, большие и маленькие, торжественные и заплаканные, заполняли пространство вплоть до самой березовой аллеи и тоже держали в руках ветки и цветы. Старые могучие березы, среди которых попадались и мертвые, высохшие, торопливо и шумно шелестели листвой; небо было затянуто низкими тучами, но между ними… неожиданно выглянуло солнышко — зажатое со всех сторон облаками, оно казалось любопытным клубком лучей, высматривающим, что это от него хотят скрыть. Одиноко висел над садом этот странно желтый клочок полуденного света, напоминающий лампу искусственного освещения.
Бабушка, чтобы почтить своих путешественников, вышла из дома и стояла на своих слабых ногах у тарантаса, опираясь на две трости Виталия; она почти не смотрела на дочку, которая во время этого прощания старалась сдержать избыток чувств, но снова и снова оглядывалась с отъезжающего тарантаса. Она держалась совсем не так, как во время прибытия Полевых в Родинку.
Их провожал Виталий, но потом ему надо было ехать дальше, вернуться он собирался только через несколько дней.
Из дома вышла даже Хедвиг, несмотря на дикие головные боли.
Виталию подвели его велосипед, но тут к нему стремглав бросился Дитя.
— Когда ты приедешь ко мне?..
Я прислушалась; с той же досадой и волнением, что и Дитя, я слушала, что ответит Виталий. Ответ был успокаивающий.
— Очень скоро — уже послезавтра. Ты тоже можешь приехать к нам и гости.
— Но сначала я должен узнать, дома ли ты, — нервно сказал Дитя, — а то я приезжаю, а тебя нет, и теперь так часто случается.
Стоявшая сзади Ксения обняла его.
— Но я же дома! Я всегда дома. Неужели тебе этого мало? — спросила она, делая вид, что оскорблена. — Подожди, скоро я буду значить тут столько же, сколько и он, а может, и больше, вот увидишь. Двое против одного — ты и понятия не имеешь, что найдешь у нас, когда приедешь к нам в гости. Тебе будет не до Виталия, — с таинственным видом объявила она ему.
Дитя доверчиво и благодарно взял ее за руку; она была единственной, кто держался спокойно и весело, и это проливало бальзам на легкоранимую душу мальчика, который, похоже, с дрожью в сердце воспринимал все, что волновало людей вокруг него. В последовавшие за этим часы он держался поближе к Ксении, и это в конце концов растрогало ее; недаром же с недавних пор она говорила, что надо иметь „много“ мальчиков.
После обеда маленький желтый шарабан увозил его с матерью и братом, и он снова недоверчиво вглядывался в непроницаемое лицо бабушки, в измученное лицо Хедвиг, да и мое тоже; я не спускала с него глаз, пока шарабан не скрылся вдали.
В доме установилась мертвая тишина; он казался еще пустыннее, чем был. Даже Ксения, не очень любившая семейные посиделки и вечера в зале под люстрой с немногими зажженными свечами, была, казалось, ошеломлена той естественностью, с какой все как можно скорее разбегались по своим углам.
Не успели мы с Хедвиг пораньше лечь в постель, как под босыми ногами Ксении заскрипели деревянные ступени. Она явилась в нашу комнату в ночной рубашке.
Я испуганно приподнялась в постели:
— С тобой все в порядке?
Ксения кивнула.