Прожитое и пережитое. Родинка

В моем письме к Паулю Ре от 18 августа из Таутенбурге говорится: «В самом начале моего знакомства с Ницше я писала о нем Мальвиде, что он натура религиозная, чем вызвала ее очень большие сомнения по этому поводу. Сегодня я бы еще более настаивала на своем утверждении… Мы еще увидим, как он выступит провозвестником новой религии, причем такой, которая будет вербовать в свои апостолы героев. В этом отношении наши мысли и чувства очень сильно совпадают, мы понимаем друг друга буквально с полунамека. Все эти три недели мы говорили до изнеможения, и странным образом он теперь неожиданно оказывается в состоянии проводить за болтовней по десять часов ежедневно… Странно, но мы в наших беседах невольно подбираемся к пропастям, к тем головокружительным кручам, куда обычно забираются в одиночку, чтобы заглянуть в бездну. Мы все время выбирали самые крутые подъемы, и если бы кто-нибудь нас подслушивал, то подумал бы, что беседуют два дьявола»[41].

Надо сказать, в характере и высказываниях Ницше меня восхищало прежде всего то, что в его разговорах с Паулем Ре почти не затрагивалось. Ведь к этому у меня примешивались воспоминания и почти неосознанные чувства, берущие начало в моем самом раннем, глубоко личном и незабываемом детстве. Но в то же время именно это не позволяло мне сделаться его ученицей, его последовательницей: я бы не смогла, не испытывая сомнений, идти в этом направлении, зная, что в любой момент ради обретения ясности мне пришлось бы с него свернуть. То, что меня привлекало, одновременно вызывало во мне внутреннее неприятие.

Уже после того, как я возвратилась в Штиббе, чтобы провеет там осень, в октябре мы еще раз сошлись с Ницше на три недели (?) в Лейпциге[42]. Ни он, ни я не подозревали, что это наша последняя встреча. На сей раз все было не так, как в самом начале, хотя мы не оставляли надежды сохранить наш тройственный союз. Когда я спрашиваю себя, что в первую очередь отрицательно сказалось на моем отношении к Ницше, то прихожу к мысли, что это были участившиеся намеки, с помощью которых он хотел выставить в моих глазах Пауля Ре в дурном свете[43], — и мое удивление по поводу того, что он считал этот способ действенным. Только после нашего отъезда из Лейпцига враждебные выпады начались и против меня самой — граничившие с ненавистью укоры, о которых мне стало известно лишь из одного более позднего письма[44]. Что потом последовало, казалось настолько противоречившим характеру Ницше, что может быть приписано только постороннему влиянию. К примеру, когда он выдвигал против Ре и меня такие подозрении, в несостоятельности которых он был абсолютно уверен. Но самое отвратительное из того времени не дошло до меня — благодаря чуткости Пауля Ре я поняла это много лет спустя; мне даже кажется, что он скрывал от меня письма Ницше, содержавшие необъяснимые оскорбления по моему адресу. Но не только это: Пауль Ре скрывал от меня и то, как яростно, вплоть до разжигания ненависти, подстрекали против меня его семью, при этом особую роль сыграла и болезненная ревность его матери, не желавшей ни с кем делить сына.

Много позже Ницше, кажется, сам выражал недовольство слухами, которым он же и дал повод; наш близкий знакомый Генрих фон Штайн поведал нам о следующем эпизоде, случившемся в Сильс-Мария, где он, получив предварительно наше согласие, навестил Ницше. Он пытался уговорить Ницше устранить недоразумения, возникшие между нами тремя; но Ницше, покачав головой, ответил: «Тому, что я сделал, нет прощения».

В дальнейшем я тоже стала пользоваться методом Пауля Ре — держаться подальше от всего этого, ничего не читать на эту тему[45] и не обращать внимания как на враждебные выпады со стороны семьи Ницше, так и на выходившую после его смерти литературу о нем. Свою книгу «Фридрих Ницше в своих произведениях»[46] я писала еще совершенно беспристрастно, побуждаемая только тем, что с ростом популярности философа многие молодые литераторы ошибочно интерпретировали его книги; мне самой духовный облик Ницше открылся только после личного общения с ним; я хотела лишь одного: способствовать пониманию фигуры Ницше, опираясь на свои объективные впечатления о нем. Я старалась запечатлеть его образ таким, каким он открылся мне после чистого, праздничного общения с ним.

41

…беседуют два дьявола. — Далее в этом письме говорится: «Близки ли мы друг другу совершенно? Нет, все-таки нет. Словно какая-то тень от тех представлений, которые восхищали Ницше всего несколько недель назад, встает между нами и разделяет нас. И в какой-то тайной глубине наших существ мы бесконечно далеки друг от друга».

42

…мы еще раз сошлись с Нищие на три недели (?) в Лейпциге. — В конце этой встречи в Лейпциге Саломе приглашает приехать Генриха фон Штайна: «…от имени нашей троицы, то есть Ницше, Ре и моего собственного». Это выражение — «наша троица» — встречается в заметке после посещения лейпцигского театра, где шел «Натан Мудрый» Лессинга. Но уже в следующей дневниковой записи (без даты) чувствуется недовольство поведением Ницше. «Как христианская мистика (подобно любой другой) именно в момент наивысшего экстаза оборачивается грубой религиозной чувственностью, так и самая идеальная любовь — благодаря непомерному взвинчиванию чувства при всей его идеальности — снова становится чувственной. Несимпатичная штука, эта месть человеческого, — я не люблю чувств там, где они в своем круговороте снова приходят к исходной точке, ибо это точка ложного пафоса, утраченной правды и искренности чувства. Не это ли отдаляет меня от Н.?»

43

…он хотел выставить в моих глазах Пауля Ре в дурном свете… — Саломе вспоминала, как однажды Ницше сказал о Пауле Ре, который всегда носил с собой ампулу с ядом, что он «трус, каких мало».

44

…стало известно лишь из одного более позднего письма. — Имеется в виду письмо Ницше к госпоже Овербек (конец июля 1883 г.), в котором он пишет, что сестра «открыла ему глаза» на фройляйн Саломе, «да еще как открыла: на передний план вдруг выходит д-р Ре…». Сначала гнев и возмущение отвергнутого философа были направлены на Лу, затем он обрушился на Ре, считая, что она всего лишь «рупор» Ре. Постоянные подзуживания сестры довели его до болезненного состояния, и он с ней разругался. Поскольку почти все письма Лу Саломе и Пауля Ре к Ницше были сестрой философа уничтожены, то практически невозможно документально восстановить, как менялось отношение Лу к Ницше и как распадался «тройственный союз». Отношение же Саломе к Эльсбет Ницше достаточно ясно изложено в ее письме к Фриде фон Бюлов, написанном предположительно в феврале 1905 г. Ссылаясь на цитату из письма Мальвиды фон Майзенбуг, она говорит в нем также о беспочвенных «подозрениях» Ницше. Именно сестра внушала ему мысль о том, что Лу Саломе и Пауль Ре сожительствуют. В своих позднейших высказываниях она называла Саломе «финкой» и «еврейкой» и утверждала, что ее книга «Фридрих Ницше в своих сочинениях» — это «акт мести оскорбленного женского тщеславия», искажение сути и характера учения Ницше. В своем письме Саломе писала, что она как могла прославляла Ницше. «Разумеется, эта Фёрстер (т. с. Эльсбег Фёрстер-Ницше. — В.С.) только делает вид, что так думает, на самом деле ей хочется, чтобы я еще больше восхваляла Ницше, но ее ненависть ко мне (о которой я во время написания книги совершенно забыла) уходит далеко в прошлое, а ее истинный источник мне неизвестен, во всяком случае, он личного свойства (ревность); меня предостерегали от нее еще до того, как я с ней познакомилась». Поскольку инсинуации сестры философа не ограничивались крутом знакомых, а попадали на страницы печатных изданий (так, Максимилиан Харден опубликовал в своем журнале «Цукунфт» в январю 1905 г. статью Э. Фёрстер-Ницше «Легенды о Ницше»), Саломе приходилось думать об опровержении ложных сведений. «Что касается моего возражения, — продолжает она в цитируемом выше письме, — то я давно уже могла бы его высказать, очень давно, в сердитой или деловой форме, если бы смогла смириться с тем, что эта особа лишит меня частички моей радости, моего спокойствия и рабочего настроя. Если уж отвечать, то необходимо объяснить истоки всего этого. Но в моем отношении к Ницше заключены очень личные вещи — предложение руки, отказ и его очень некрасивая реакция, бешеная ревность к Ре, которая запачкала нас до невозможности. М[альвида] ф. М[айзенбуг] писала тогда мне: „Ницше дал выход своей ревности“, и возмущалась, что мы с Ре „из-за взаимной симпатии бросили несчастного Н.“. В новом томе Н. эта Фёрстер пишет еще более мерзкие вещи, чем в статье, опубликованной в журнале Хардена, например, о том. что я безуспешно бегала за Ре, ожидая, что он предложит мне выйти за него замуж. И такое нужно „опровергать“? Нужно или разворошить это осиное гнездо, или не реагировать вовсе…»

45

…ничего не читать на эту тему… — Дошло до того, что Саломе оставила неразрезанными те страницы в написанной Э. Фёрстер-Ницше биографии философа, где речь шла о его встрече с ней. И даже в пору написания первого варианта главы о «тройственном союзе» она не знала о некоторых набросках писем Ницше, давно опубликованных его сестрой. В беседах со своим секретарем Саломе говорила, что к Ницше нельзя было питать доверия и что в нем тоже было кое-что от интриганского характера его сестры.

46

«Фридрих Ницше в своих произведениях» (1894). — В этой работе Саломе приходит к выводу о трех периодах в духовном развитии Ницше: а) Ницше в поисках собственного взгляда на мир (влияние Вагнера и Шопенгауэра); б) философ, бесстрастно познающий мир в духе позитивизма (начиная с «Человеческого, слишком человеческого»; в) Ницше как «мистический философ воли» (свое «учение о вечном возвращении всех вещей» он сам излагал Лу Саломе — «тихим голосом и со всеми признаками глубочайшего ужаса»).