Каждую машину сопровождали два стрелка. Один — в длинном овечьем тулупе — сидел в выгороженном отсеке кузова, у кабины, другой — с этапными документами — внутри кабины, рядом с водителем.
Когда погрузка заканчивалась и конвой занимал свои места, машина, по команде, выезжала за вахту, а ее место занимала следующая…
И вот подвели последнюю партию зеков.
Из зоны за погрузкой наблюдали человек пятьдесят «счастливчиков» — отсеянных комиссией доходяг, откровенно больных и убогих. Они сидели на земле под охраной стрелка и с тревогой ждали, когда наконец этап уйдет и можно будет разойтись по баракам. Это значит: опасность миновала и до следующего приезда медицинской комиссии отправка в тайгу им не грозит.
Почти все этапники уже перекочевали в кузов автомашины. Начальник этапа зачитывал последний формуляр:
— Хайдаров?
— Есть! Усман, 162-я, 5 лет. Гражданин начальник! Сильно живот схватило… разрешите — в уборную?.. Я мигом, не задержу… Разрешите?!
Начальник кивнул конвоиру:
— Отведи засранца — и быстро обратно!
Усман Хайдаров, держась за живот, сопровождаемый стрелком, резво потрусил в уборную…
Через минуту со стороны нужника раздался истошный крик конвоира:
— Ты что, ты что делаешь, сволочь? С ума сошел, что ли?! А ну, вылезай, паразит!.. Товарищ начальник, он в говно залез!
К уборной сбежалось начальство.
В выгребной яме, по уши в дерьме, барахтался Усман Хайдаров, решивший таким оригинальным способом избежать гибельного этапа на прииски — во что бы то ни стало остаться в лагере хотя бы до следующей медкомиссии…
— Ну, что будем делать? — обращаясь к лагерному начальству, задал вопрос начальник конвоя, когда Хайдаров был извлечен из нужника. — Решайте быстрее. Мне этап отправлять надо… Этого говнюка я не возьму в таком виде.
— А, ладно! Поезжайте без него, — махнул рукой начальник лагеря
— Как это без него?.. Без него не могу. Я принял сто человек, все сто и обязан доставить до места. Давайте кого-нибудь другого вместо этого.
— Нет другого… Остальные — отсев… Не прошли медицинской комиссии.
— Прошли, не прошли… Мне плевать на это! Лишь бы по счету сходилось… Давайте любого!
Начальник лагеря подозвал к себе начальника УРЧ.
— Слушай, ступай к отсеву и поищи какого-нибудь контрика — помоложе и поздоровее… И тащи его сюда вместе с формуляром, быстро.
Начальник УРЧ энергично направился к отсеву, прихватив с собой нарядчика.
Приблизившись, скомандовал:
— Всем встать!
Люди поднялись.
С брезгливой миной пройдясь по лицу и фигуре каждого, начальник подошел ко мне:
— По какой причине комиссован?
— Цинга. Вот… зубы шатаются… — я задрал штанину, — язвы на ногах.
— Фамилия, год рождения, статья, срок?
— Жженов Георгий Степанович, 1915 год, ОСО, литер «Ш», пять лет, — ответил я, предчувствуя недоброе.
Он повернулся к нарядчику:
— Ступай за его формуляром… быстро!
И снова ко мне:
— Следуй за мной, шпион! Поедешь в санаторий… цингу лечить. Остальным разойтись по баракам!..
Так я оказался в этапе на Оротуканские прииски, откуда далеко не всем суждено было вернуться живыми.
Убийство
Неделю идет дождь… Идет, не переставая ни на минуту, превратив все вокруг в сплошное месиво раскисшей глины.
И так же, не переставая ни на минуту, работают в забое люди. Все тридцать человек бригады сегодня работают «на урок». «Урок» — единственное приемлемое условие работы, признаваемое блатными. Они ненавидят работать от звонка до звонка — только «на урок». Выполнил заданную порцию работ, и ты свободен — кум королю!.. Если не отпустят в зону сразу, по выполнении «урока», можешь до конца смены кантоваться в забое: лежать, курить, спать, плевать в небо, в общем, делай все, что захочешь…
Поэтому сегодня каждый работал с полной отдачей, на совесть. Работали «на урок» в одних рубахах, а то и вовсе голые по пояс, мокрые… Спешили выполнить и поскорее сняться в лагерь.
Наконец прозвучала долгожданная бригадирская команда: «Перекур!» Люди бросают инструмент и бегут от дождя под защиту натянутого куска брезента, под опрокинутые тачки, кто куда… лишь бы спрятаться…
Был в бригаде маленький смешной человек по кличке Тихарь. Вор. Карманник. Оригинал! Всегда жил по своему внутреннему разумению, не так, как все. Вот и сейчас: все сели отдыхать, а он продолжал работать…
— Тихарь! Почему не отдыхаешь?
— Я потом! — с улыбкой отвечал Тихарь. — Побегаю, однако, маленько… У меня свой план! Я его недовыполнил еще.
— Ну, ладно, выполняй, — рассмеялся бригадир.
Когда бригада, кончив курить, снова приступила к работе, Тихарь какое-то время еще побегал с тачкой вместе со всеми, а потом, видно, решив, что свой внутренний план он выполнил, сел и сам отдохнуть… Закурил.
Это не понравилось охраннику, с борта забоя наблюдавшему за бригадой.
— Почему не работаешь? — крикнул он.
— Я курю.
— Давай работай!.. Вся бригада работает.
— Когда бригада отдыхала — я работал, — миролюбиво объяснил ему Тихарь. — А теперь я маленько отдыхаю.
— Ничего не знаю. Все работают, давай и ты работай!
Вмешался бригадир. Заступился за Тихаря:
— Ну, чего привязался к человеку, — уговаривал он охранника. — Твое дело сторожить нас, а между собой мы как-нибудь и сами разберемся.
— А я говорю, пускай работает, — заупрямился охранник.
Тихарь, не обращая на охранника внимания, продолжал курить.
— Ты будешь работать или нет? — Охранник передернул затвор винтовки.
Тихарь медленно повернул к нему голову:
— Да пошел ты…
— Встать! — осатанело заорал охранник. — Марш в забой! Стрелять буду!
И тут Тихаря прорвало. Он психанул. У блатных бывают моменты, когда обида, оскорбленность, отчаяние рвутся наружу и выражаются в диком исступлении. Они делаются невменяемыми, доходят до припадка — бьются головой об стену, режутся… Становятся сумасшедшими, и невозможно тогда понять, что это — показуха (актерство) или настоящее?!.
— Стреляй, гад, фашист, кусок, стреляй, падло, сучий потрох, позорник несчастный, дерьмо собачье, ну?! — Тихарь разорвал на себе рубаху. — Ну что, сука позорная, боишься?.. Стреляй, сволочь! — Он пошел грудью на охранника: — Стреляй, тварь трусливая, Гитлера кусок.
Охранник взвизгнул, вскинул винтовку, приложился и почти в упор выстрелил.
Отброшенный выстрелом, Тихарь нелепо задергался всем телом, упал и забился, словно в эпилептическом припадке… Засучил ногами, как заводная игрушка. Конвульсии продолжались долго. В конце концов он затих, оскалившись в сторону убийцы.
Все, что произошло в эти несколько минут, было дико, нелепо, неправдоподобно. Не верилось, что валявшееся на земле тело в арестантских тряпках, измазанное в грязи и крови, всего несколько минут назад двигалось, разговаривало, улыбалось, было живым человеком…
Появилось начальство: начальник лагеря, младший лейтенант, ухарского вида коробейник с казацким чубом из-под фуражки, и оперуполномоченный по прозвищу Ворон. В лагерях Оротукана его знали все.
— Ну, что тут у вас? — Уполномоченный легко спрыгнул в забой, обошел вокруг труп, внимательно осмотрелся. — Что произошло? За что ты его гробанул? — обратился он к охраннику.
Тот судорожно хватал ртом воздух, давился, не в силах произнести ни слова от страха.
— Чего давишься? — Ворон улыбнулся. — Никогда не убивал, что ли? В первый раз? Ну, чего молчишь?
Охранник закивал головой.
— Привыкай! Не к теще в гости приехал.
— Он что… бежать, что ли, собрался? — подсказал стрелку начальник лагеря.
— Он полез на меня… Хотел выскочить из забоя! — обрел наконец дар речи охранник.
— Ладно. Все ясно — продолжай службу! Комендант, оформляй акт на беглеца. — Уполномоченный двинулся прочь из забоя.