Обычный маршрут от дома до школы чего только стоил матери! Кратчайший путь через заборы и ограды Менделеевского ботанического сада таил в себе не только выгоды, но и опасности: часто кончался «ранениями» в задницу солеными зарядами из берданок университетских сторожей, бдительно охранявших яблони для науки. По клочкам наших штанов на пиках чугунных оград и проволочных заграждениях заборов можно было судить не только о поспешности, но и маршруте нашего бегства.
Осенью 1923-го мы, родившиеся в Первую мировую войну, брали «на абордаж» начальные классы петроградских школ, насмерть перепугав добропорядочных и чинных учителей, доставшихся нам в наследство от царских времен. Хотя «доброе царское время» и ушло в небытие, рухнуло, но школы по инерции еще продолжали жить самым академическим укладом, по старым школьным программам. Новое только-только рождалось… Страна жила на перепутье времени.
Кончились Гражданская война, военный коммунизм — начался нэп. Полуголодные, полураздетые, мы — надежда и опора молодой советской власти — сели за школьные парты. На нас рассчитывали в будущем как на первое поколение советской интеллигенции. Через 15–20 лет мы должны будем встать у руля жизни!
Честно говоря, тогда мы не сознавали важности своей грядущей исторической миссии и не шибко чтили своих старорежимных учителей, смотревших на нас, детей улиц, с недоумением и растерянностью (вечная и добрая им память). Я не баловал усердием добронравных учителей. В прилежных учениках себя не помню. Усидчивостью и рвением не отличался. Выше «удовлетворительно» по поведению не заслуживал никогда, но из класса в класс переходил легко, в числе первых. Правда, самым первым так никогда и не стал, всегда хотел, но… Скорее всего, не хватало сосредоточенности на чем-то одном, главном — жаден был до всего сразу!
Не хватало честолюбия. А оно, видно, необходимо человеку, поскольку делает его более энергичным в достижении цели, поставленной перед собой.
Разумеется, я не имею в виду гипертрофированное честолюбие, из которого вырастают страшные люди — карьеристы и демагоги. Люди-уроды, выродки, для которых все средства хороши, лишь бы они вели к удовлетворению собственных амбиций и притязаний. Монстры, без малейших нравственных тормозов и оглядок, готовые играть судьбами и жизнями честных людей, в усладу собственного тщеславия сметающие всех, кто оказался на их пути к власти. Подонки.
На рубеже своих восьмидесяти, прокручивая в памяти прожитое, прихожу к грустной мысли, что любителей пожить «сладко» за счет ближнего, к сожалению, не убавилось и сейчас. Скорее наоборот: потребителей в нашей жизни развелось, как поганок в лесу!
История последних десятилетий не очень-то мягко обошлась с русским человеком (впрочем, не только с русским). Социальные проблемы посленэповского периода, коллективизация, первые годы пятилеток — это все не назовешь легким! Тридцатые годы… В результате пресловутого «культа» и прочих экспериментов не худшая часть русских — советских граждан — исчезла безвозвратно в таежных топях Сибири и Дальнего Востока, «осваивая окраинные рубежи Родины»…
Отечественная война унесла молодых, лучших… На войне всегда погибают лучшие — цвет нации! Все это так. Но… Вроде и война уже далеко позади, и жить стало полегче, а ведь на, поди ж ты!
Сложное существо человек! Всего в нем понамешано вдоволь — и безобразного, и прекрасного! Наверно, все дело в «почве», в которой находится «homo». Она способна вырастить и ангела, и черта! За ней внимательно наблюдать надо, полоть сорняки, удобрять вовремя, подкармливать, избавлять от вредителей — глядишь, «урожай» и отблагодарить не замедлит — вырастет ЧЕЛОВЕК!
«Бытие определяет сознание» — никуда от этой истины не денешься! Что посеешь, то и пожнешь!
Один умный человек правильно сказал: если человека поставить на четвереньки и долго так держать, он в конце концов захрюкает.
Школьные уроки хорошо делаются в ненастье. Кто же усидит за столом, с книгой, когда на небе светит солнышко?!
Моя дочь Юля по этому поводу высказалась так:
Так что и мое интеллектуальное и духовное развитие находилось в прямой зависимости от погоды. Неустойчивый ленинградский климат лишь благоприятствовал постижению наук. Наверное, поэтому коренных ленинградцев и отличали от всех прочих прежде всего высокая культура и образованность. Настоящего ленинградца всегда и всюду узнавали с первого взгляда.
В послевоенное время, к сожалению, климат во всем мире сделался неустойчивым, и свое преимущество ленинградцы (увы!) постепенно утратили. Теперь их уже не отличишь от всех прочих горожан России.
Ненастье способствовало также и привычке к чтению. А первое приобщение к искусству, к зрелищам — цирк, театр, кино, — конечно же, произошло, если и не в плохую погоду, то уж, во всяком случае, не днем, а вечером…
Недаром говорят: кино — дело темное!
Не только темное, но и тихое — «Великий Немой» еще не заговорил. Это чудо произойдет чуть позже, через несколько лет.
Пока еще Мустафа не получил свою «Путевку в жизнь»!..
Я не помню первых своих впечатлений от кинематографа, но что это произошло в кинотеатре «Яр», убежден абсолютно.
«Яр» — Мекка наших кинематографических странствий!
Зажатый между двумя жилыми домами на 7-й линии Васильевского острова, между Большим и Средним проспектами, он находился рядом с кинотеатром «Форум», через бульвар от Андреевской церкви, куда водили нас по престольным праздникам наши родители, скорее в силу традиции, нежели по убеждению.
«Форум» был нам не по карману, и мы его презирали. Тем более что детей не всегда пускали в него даже с билетами.
Мы, василеостровские пацаны, любили «Яр»! С курчавым тапером за плохоньким пианино, с длинным, как кишка, залом человек на двести, без всякого фойе, с кассой, выпирающей на тротуар улицы. В ней восседала громадная, как комод, раскрашенная нэпманша Рая, жена хозяина. Звали хозяина Исай Матвеевич, по прозвищу Мотя.
Мотя не пекся о нашей целомудренности, как в «Форуме», и пускал к себе в «Яр» в любое время и на любую картину почти бесплатно. Делал он это виртуозно!.. Разжимал наши потные кулаки с зажатой в них мелочью и вытряхивал все в кассу, не интересуясь количеством. Накопив жаждущих достаточно, он открывал дверь в зрительный зал и быстро загонял всех в темноту, предоставляя право самим искать себе место.
Обычно сеанс начинался с видовой картины, по-теперешнему — с научно-популярной или хроникальной. Затем шла короткометражка, чаще всего это была веселая комическая лента.
В этот момент Мотя и ухитрялся запускать в зал следующую порцию. Он был хороший психолог: когда зрители смеются, их меньше раздражают опоздавшие.
Кончалась короткометражка, на время зажигался тусклый свет, в зал вваливалась последняя порция опоздавших — и пацанов, и взрослых, свет медленно гас, и начиналось наконец самое главное…
Зрелище, ради которого мы готовы были забыть все на свете, даже футбол!
Готовы были бесконечно сидеть на грязном полу в проходе набитого до отказа тесного зала частной «киношки», заплеванные семечками, потные, с судорожным от спертого воздуха дыханием, как у выброшенной на берег рыбы, завороженно, с открытыми ртами глядя на четырехугольник белой простыни на стене, волшебным образом уносивший нас в экзотические страны…
В пульсирующем луче «Великого Немого» на экране возникали картины манящих к себе таинственных миров, населенных красивыми женщинами, мужественными, сильными и великодушными мужчинами, не щадившими своих жизней во имя справедливости, добра и любви…