– Повтори, что сказал!
– Не кричи. – Парень смотрел очень спокойно, как будто рассматривал билет в кино, устанавливая номер места и ряд, или как на прошлогоднюю афишу. – Ты, я вижу, любопытный, дядя. Анекдот я рассказал твоему деду. Слышал небось, это в котором один говорит: «Мы в сорок первом мешали вам воевать? Вот и вы теперь не мешайте нам». Знаешь, нет?
Мужчина оставался недвижим. Левон внезапно подумал, что он, может, сражался в Керчи, видел сотни тысяч трупов, наваленных друг на друга, как мешки с песком, от которых поднялась вода в проливе, затопила берег, и мужчина смотрел на все это обезумевшим взором. Почему, почему представилось именно это? А парень смотрел равнодушно.
– Тебе еще чего-нибудь надо?
– Надо, – спокойно ответил Левон и ударил его по лицу наотмашь.
Пока парень поднимался с пола, собираясь ответить тем же, подоспели ребята. Все.
– Ты в своем уме? – сказал Рубен. – Люди смотрят на нас.
– Нечего было его нацеплять. – Левон имел в виду депутатский значок Рубена. – Не на сессию собрался.
………………………………………………
– Прости, – сказал Левон, – а я собой доволен. Наверное, лучше этого я еще поступка не совершал. – Они направились к своему столу. – Прости…
Рубен смотрел рассеянно и неудивленно.
– Что он сказал тебе?
– Не мне, им.
Рубен, услышав историю, посмотрел на него с недоумением, задумчиво.
– Твое здоровье, – сказал он, наполнив рюмки.
Горечь, как после хинина, который глотаешь без воды. Решили повеселиться, не говорить о серьезном – и вот… Но разве они животные, чтобы только пить и жевать? Неужели разница в том, что те едят траву, а они форель или рокфор? Очень может быть, что и скотина на своем языке обменивается мыслями о траве или комбикорме.
Подошли Артак, Каро, Карлен.
Пожилой мужчина.
Парень, смотревший растерянно и с подозрением.
Что он так запсиховал? Может, не стоило, а?… Нет, кровь священна куда более, чем развалины монастырей или письмена на пергаментах. Глумиться над пролитой кровью? Нет. Долгие месяцы вода в Керченском проливе была красного цвета. Сколько молодых жизней погибло в море, исчезло бесследно? Те не успели научиться танцевать и уже не научатся. И вот этот, один из них, случайно уцелел, теперь он не находит своего места в жизни, растерянно хлопает глазами. Вода в Керченском проливе несколько месяцев была кровавого цвета, может, и это смешно?
Они расселись за столом.
– Спасибо, – наконец выдавил из себя мужчина, значит, он не был глухонемым. – Но зачем вы…
– Выпейте, – предложил Рубен.
– А ты иди, – сказал Левон парню. – Мы заняты. Если у тебя есть претензии ко мне, запиши номер телефона.
– Знаю, мне сказали, кто вы, я читал вашу книгу.
– Даже так? – Левон вспомнил Асмик и Серова, их могилы. – Больше не читай. Тебе пора идти.
Тот встал.
– За Левона, – предложил Карлен. – Я всегда думал… – Парень все еще стоял возле стола. – Тебя ждет девушка, ступай. – Парень молча удалился. – Я всегда думал… За тебя, Левон.
– Где вас ранило? – спросил Левон.
– Под Гомелем, в Белоруссии, – ответил мужчина. – Как вы догадались, что я был ранен?
– Не знаю.
Не знаю, не знаю, в самом деле, с кем мы – со старыми или с молодыми? Или мы просто мосты над обмелевшей речкой, связка, когда уже нет связующих слов, когда следующее слово или предложение начинается с новой строки? Удобрение под будущий урожай?… Но неужели новое – этот паршивец, читавший его книги? Не будет он писать для таких, как этот. Чепуха. А Сероб и Асмик?… Глупости!
– Выпьем, – Рубен вдруг обнял Левона и поцеловал, – за нашу грусть.
– Грусть, от которой хотят избавиться, но как? Ведь это не официант, что может являться и уходить по первой просьбе. Как избавиться от самих себя?
А пары продолжали танцевать, и Севан был какой-то выдуманный, теперь уже словно написанные художником-примитивистом. От этого сравнения Левон оживился и решил, что, услышав его, Артак обрадуется. Раненный под Гомелем мужчина ушел. Есть святыни, – например, пролитая за Родину кровь, прожитые вместе годы, минуты молчания, пирожок с мясом, разделенный на пятерых в трудные дни. Есть святыни. Наверное, зря он погорячился, может, этот щенок и неплохой парень. Может, именно его отец остался в Керчи, а дед – у стен Карса, и прадед похоронен на кладбище в Старой Джуге, которое вскоре станет дном водохранилища. А может, отец его жив-здоров, играет сейчас в нарды с соседом, дед получает пенсию республиканского значения за защиту Заманлинского моста or дашнаков. Может, он в самом деле не дрянь, этот парень, просто распетушился, решил пошутить, а как это делать, чтоб себе потом в душу не наплевать, пока не знает Что меняется от этого – мир, могилы Асмик и Сероба, цвет воды в Керченском проливе?
– Здорово ты ему врезал, – сказал Каро. – А я-то думал, что правой рукой ты только ручку умеешь держать.
– И еще руку молодой девицы, – добавил Артак.
– Может, повторишь? Чем плоха рожа? – Карлен показал на Каро. – Сытый, новобрачный, с вычищенными зубами.
Нет, Севан не был фальшивым.
В темноте воды его были темны и неподвижны, а на полуострове вдали светили монастыри, как свечи.
– Хорошо осветили, – сказал Карлен.
Выпили молча.
Молчали.
Лучшие драмы в мире не будут написаны только потому, что артисты на сцене не могут долго молчать.
А люди в жизни могут.
13
– Прочитал я, – сказал редактор. – Что ты хочешь, чтобы газету закрыли?
– Хочу. – Левой серьезно и спокойно посмотрел на сидящего перед ним редактора.
– Я не шучу.
– Я тоже.
– Вечером на бюро обсуждение. Если хочешь, чтобы напечатали, придется многое изменить.
– Когда едешь?
– Э… – редактор глубоко вздохнул. – Степанян говорит: «Поедешь после бюро». Сейчас был, бы далеко. – Он помолчал, посмотрел в окно, взгляд его словно проник в какие-то дали, и он что-то понял. – Вряд ли отпустит. Не знаю.
– Говоришь, надо менять?
– Да пойми же ты наконец, Левон, милый. – Он вдруг весь подобрался. – Я прочел твою статью Арме, представь, она расплакалась, с сердцем стало плохо. Она соседям рассказала и управдому.
В Левоне вновь проснулась злость, вдруг стала невыносимой эта комната, эта сладкая беседа с подковырками и недомолвками, но он сдержался, только сказал:
– А мнения своей маникюрши она не спросила?
– Все шутишь? – Редактор слегка поморщился, словно вместо минеральной воды хлебнул водки, потом быстро опомнился, вытер рот, погасил в себе какой-то трепет, нашел нужную маску. – Тебе бы не у нас работать, а в «Возни»,[3] товарищ Акоп Паронян.[4]
– Не примут меня туда.
– Почему? – по-детски удивился редактор. Маска на миг сползла с его лица, и оно снова сделалось беспокойным. – Почему же?
– «Возни» – серьезный журнал, читаешь, и хочется плакать. А Паронян писал веселые вещи.
Редактор рассмеялся.
– Ну, я пошел, вечером увидимся, – сказал Левон.
– Как знаешь. – Редактор с тоской взмолился: – Вечером не болтай лишнего, не надо, и без того Степанян…
Левон вдруг обернулся:
– Знаешь, где бы ты был на своем месте?
– Где?
– В должности заведующего складом взрывчатых веществ. Там бы оценили твою осторожность. Пока.
Кажется, дверь кабинета была одного цвета с несгораемым шкафом, тяжело обосновавшимся в углу. В громадном этом шкафу редактор хранил круглую печать да еще записную книжку… с телефонами знакомых женщин.
– В храбреца играешь? – сердито пробурчал редактор.
– Играть еще не научился.
– Научишься…
– А что ж… С таким режиссером, как ты… Да и грима сколько хочешь.
Несгораемый шкаф был металлический и холодный, а дверь кабинета мягкая, со слоем ваты под дерматином. Сейчас применяют пенопласт, – и дешевле, и клопы в нем не заводятся.