Критика положительно встретила сборники 1957 и 1969 гг. В них поэт стремится сочетать весь комплекс образов, подтекстов русской поэтической романтической и неоромантической традиций, одновременно отражая подлинные переживания и чувства. Сумбатов вырос во вполне оригинального поэта. С одной стороны, он связан с традициями русской эмигрантской лирики, с другой – преодолевает их, возрождая поэзию мысли, более отвечающую философским и религиозным устремлениям его поэтического мышления.
С очевидностью проявляется в этих стихах знакомство с литературой начала XX века. Сам поэт в стихотворении «Гиперборей» приводит имена:
Ахматова, Иванов, Мандельштам, – Забытая тетрадь «Гиперборея» – Приют прохожим молодым стихам – Счастливых лет счастливая затея.И несколько стихотворений сборника 1957 г., безусловно, отдают дань поэзии раннего акмеизма:
Только осень, горе и простуда, Только боль и тяжесть пустоты!..или:
От боли длительной нет мочи, И жгуче, терпко и хмельно, В хрустально-черной чаше ночи Бурлит бессонницы вино. И в памяти, как на экране, Я вижу ряд своих грехов, Ошибок и разочарований, Ненужных дел и праздных слов.Стихотворение «Три смерти», как отметил Ю. Трубецкой, по своей античной тематике отсылает к сборнику Брюсова «Urbi et orbi»:
Их было трое – молодых прислужниц В известной всем таверне Азэлины, – Все три – красавицы: Сиона дочь Мария, Гречанка Эгле, Смирна из Египта. Когда дохнул огнём Везувий на Помпею, И раскалённый град камней, песка и пепла Низвергнулся на обречённый город, Весёлая таверна опустела…Особенно интересны в сборнике «итальянские стихи». Они свободны от традиционного манерного экзотизма, в то же время в них поэт стремится преодолеть простой автобиографизм или форму путевой зарисовки. Перед нами скорее медитации или даже экстатические видения. Конечно, легко различимы поэтические отзвуки, как, например, в случае со стихотворением «Равенна», которое перекликается с «Равенной» Блока:
Здесь вечность грезит вдохновенно, Заснув у Данта на руках.Однако есть особый, личный подход к итальянским местам, пейзажам, самой атмосфере Италии. Некоторый эстетизм (Трубецкой говорит и об «условно-поэтическом языке») не сводится к простому описанию: наоборот, весь комплекс поэтических образов основывается на внутренней интуиции и на прозрении. Такие стихотворения, как «Венецийский вечер», «Мост вздохов», «Равенна», приобретают форму краткого философского рассуждения о жизни и смерти, о славе и вечности. Особо выделяется тема снегопада в Риме. «Рим в снегу» (есть и вариант 1922 года), «Кедр и пальма», «Сигнал» – маленький философский цикл в духе романтической поэзии Гейне и Лермонтова. Как не думать об этих классических примерах при чтении следующей лирической миниатюры («Кедр и пальма»):
Кружится, свищет над Римом пурга, Пальму и кедр одевая в снега. С дрожью в поникших остывших ветвях Пальма вздыхает о солнечных днях, Грезит о юге, где сладостен зной, Видит далекий Египет родной. Кедр же, купаясь в пушистом снегу, Грезит о севере, видит тайгу, С поднятой гордо стоит головой. Шапкой красуясь своей снеговой. Ветер насмешливо смотрит на них, – Слышал и помнит он гейневский стих, – Как под метелью на голой скале Кедр одинокий мечтал о тепле, Как он дремал, и сквозь белую тьму Грезилась стройная пальма ему, – Пальма, что нынче с ним рядом растет, Но никогда ни его не поймет, Ни этой снежной красы, что кругом Вьется и блещет живым серебром.Последний сборник, «Прозрачная тьма» (с намеком в названии на собственную слепоту), представляет собой попытку поэта создать органическую лирическую книгу. В ней, благодаря посвящениям, читатель знакомится с кругом близких Сумбатову литераторов: С. А. Щербатов, М. Г. Туркова-Визи, В. Смоленский, Д. К Кленовский, В. Мамченко, Б. К. Зайцев, Ю. Терапиано и др. В стихах поэт воздает должное любимым поэтам, от А. Фета до М. Цветаевой. Автобиографическая канва переплетается с поэтическими аллюзиями из русской классической поэзии. В своей рецензии Ю. Терапиано подчеркивал отдаленность сборника от всяких «измов» и «нот» и отмечал стремление поэта к музыкальности [15]. Ю. Трубецкой определяет Сумбатова как «поэта-визионера», и визионерство поэта приобретает самые глубокие и трогательные черты именно в последнем сборнике, где ужасному жизненному опыту слепоты, когда тьма сочетается с чисто дантовско-ивановским эпитетом «прозрачная», Сумбатов придает силу и способности поэтического творчества. Это касается, в частности, таких стихотворение, как «Ангел» и «Прозрачная тьма», о которых Ю. Терапиано писал: