«Чтоб песням аромат придать…»
Чтоб песням аромат придать,
У мудрой Музы есть обычай
Крылатым роем думы слать
В сады былого за добычей, –
Рой дум оттуда принесет
Пыльцу и сок благоуханий
И в соты строчек вложит мед –
Душистый мед воспоминаний.
Громады пестрых скал, обрывы и хребты, –
Прекрасны и грозны, – встают передо мною,
Окаменелою гигантскою волною
Всплеснув до синевы бездонной высоты.
Пролетных облаков пушистые кусты
Над ними расцвели, как яблони весною,
А ниже разлеглись оправою резною
Столетние леса – приюты темноты.
Здесь Пушкин в старину сложил Кавказу гимны,
Здесь Лермонтов бродил среди кремнистых скал,
И Демон перед ним вставал из тени дымной
И горестно язвил и горько горевал,
И узнавал себя поэт в чертах виденья,
В словах его – свои терзанья и сомненья.
Золотой Буцентавр зари
Затонул среди синей лагуны.
В древний колокол бьют звонари.
Волны шепчут старинные руны.
Много дожеских перстней на дно
Встарь упало в лагунном просторе,
Но теперь овдовело давно
Венецийское яркое море.
А на набережной толпа
Наслаждается вечером ясным,
Для былого глуха и слепа,
К сказу волн, как всегда, безучастна.
Всё пропитано солнцем кругом, –
От прогретого мрамора жарко.
Голубиная стая ковром
Застелила всю площадь Сан-Марко, –
Подвижной сине-сизый узор
С серебристо-зеленым налетом,
Резкий звук – и взметнулся ковер
Настоящим ковром-самолетом.
Снова бронзовые звонари
В старый колокол бьют молотками.
Засветились вокруг фонари,
Поползли по воде светляками.
Под колоннами – музыки гул,
Там всё гуще толпа засновала.
Яркий месяц на площадь взглянул,
Будто выплыл с Большого канала,
Ярче, выше, – и вот по углам,
Посинев, разбегаются тени,
Луч скользит по крутым куполам
И считает у лестниц ступени.
Всё зажег его пристальный взгляд –
Колокольню, узоры порталов,
Черных гондол у пристани ряд
И столбы разноцветных причалов.
Раззолочен и рассеребрен
Весь дворец ослепительный дожей…
Этот вечер запомню, как сон, –
На волшебную сказку похожий!
Голуби, голуби, голуби –
На золоченых конях,
В нишах, на мраморном желобе,
На капительных цветах,
И на задумчивом ангеле,
И у святых на главах,
И на раскрытом евангелии
У нимбоносного льва.
К щедрому корму приучены,
Тысячи птиц на заре
Носятся сизыми тучами,
Будто в воздушной игре.
Днем они ждут подаяния
От венецийских гостей,
Вьются вкруг них с воркованием,
Зерна клюют из горстей.
К ночи на крыши соборные,
В ниши и на фонари,
На балюстрады узорные
Сядут до новой зари.
Сизые, тихие, чинные,
Спят среди мраморных снов,
Как изваянья старинные
На архитравах дворцов.
Как мрачен в кровавом закате
Тяжелый тюремный карниз!
Мост вздохов, молитв и проклятий
Над черным каналом повис.
Налево – дворец лучезарный,
Ряды раззолоченных зал, –
В них где-то таился коварный
Всесильный паук – Трибунал;
Под крышей свинцовой направо –
Ряд каменных узких мешков…
От блеска, почета и славы
До гибели – двадцать шагов.
I
Давно столица экзархата
Уездным стала городком;
Над ней – закат, но нет заката
Воспоминаньям о былом,
И неувядший блеск мозаик
Сквозь муть пятнадцати веков, –
Как взлет вечерний птичьих стаек,
Всё так же древен, так же нов.
В мозаиках – всё неизменно, –
Жизнь застеклялась на стенах, –
И видит старая Равенна
Былое, как в зеркальных снах.
И в тс же сны с благоговением
Здесь в храмах я вперяю взгляд,
И византийские виденья
Со мной о прошлом говорят.
II
Закат снижается, бледнея,
Вдоль стен кудрявится акант,
Вхожу под купол мавзолея,
Где погребен бессмертный Дант.
Внутри над ветхими венками
Звучит стихами тишина,
И так же здесь душа, как в храме,
Благоговения полна, –
Здесь веет славою нетленной,
Перед которой время – прах.
Здесь вечность грезит вдохновенно,
Заснув у Данта на руках.