Б. К. Зайцеву
Ворвался поезд в утренний покой
Лимонных рощ, магнолий, пальм, акаций,
И кто-то за окном уверенной рукой
Передвигает планы декораций.
Обманут глаз, – как будто мы стоим,
А за окном природа вся в движеньи:
Ряды деревьев там сквозь паровозный дым –
Шеренги войск в маневренном сраженьи.
Потом – утесов ряд, туннеля тьма и гул,
И снова жаркий блеск сапфирового неба
И красок ослепительный разгул,
И снова дантевский гудящий мрак Эреба.
Но кончился туннелей черных ряд,
Утесы отошли на задний план направо,
Под ними – пышный сицилийский сад,
А слева – моря блещущая слава.
Еще немного – и пути конец.
В душе – восторг какой-то беспредметный…
Из ярких облачков торжественный венец
Сплетается над величавой Этной.
СТАРЫЙ БОР
Вверху распростерся зеленый шатер –
Покров от дождя и от зноя,
Внизу – многослойный упругий ковер
Опавшая рыжая хвоя.
Застыли, как слезы, на яркой коре
Смолы золотистой излишки,
Лежат на игольчатом скользком ковре
В чешуйчатых панцирях шишки,
Кой-где серебрятся ползучие мхи
Тончайшей ажурной отделки,
Бесшумно, как тени, меж веток сухих
Снуют хлопотливые белки…
Здесь, с эхом мешаясь, теряется звук, –
Хор бора для слуха невнятен, –
Уловишь далекий размеренный стук,
Но что там? – топор или дятел?..
Бродя в колоннаде пахучих стволов,
Ищу я для мысли простора,
И образов новых, и ритма, и слов
Для оды в честь старого бора.
МУЗЫКА ЗНОЯ
Безлюдно и тихо, просторно и знойно,
И как-то до скуки спокойно.
Вверху – только блеск ослепительный неба,
Внизу – только полосы хлеба.
Иду по полям я, где всё так знакомо,
В недвижных колосьях – истома.
На самой меже, будто путник усталый,
Прилег василек полинялый.
Не слышно шуршанья, не видно движенья,
Всё сковано сонною ленью…
И вдруг – не во сне ли? – вспорхнули, взлетели,
Рассыпались свисты и трели.
Не видно певца, он – нигде и повсюду,
И в этом какое-то чудо.
Полуденный бас заиграл на свирели?
Орфеевы струны запели? –
Так грезила Муза под музыку зноя
И грезой делилась со мною…
Давно это было, но память ревниво
Хранит этот полдень, как диво,
И снова иду я заросшей межою
И жадно вбираю душою
Блеск неба горячий, и запахи нивы,
И жаворонка переливы.
СВЕТЛЯЧКИ
Звезд голубые огоньки
На темных небесах мерцали
И в темной заводи реки
На гладкой водяной зеркали.
А светлячки на берегу
Мерцали средь кустов разлатых
И на некошеном лугу,
Откуда веял запах мяты.
Мерцали светлячки везде, –
Они со звездами тягались
И с отраженьями в воде,
И даже ярче их казались.
Светились, гасли светлячки,
А в тишь вливали ритм цикады,
Как невесомые смычки
На скрипках летней серенады.
Свеченье звезд и светлячков
И хор цикад сливались в чудо,
Спустившееся к нам оттуда,
Где колыбель всех дивных снов.
ДЕТСТВО
Золотая веселая рыбка
В водоеме, где хищников нет…
Здравствуй, Детство! Всё та же улыбка
И в глазах тот же радостный свет,
Та же ясная, крепкая вера
В то, что мир для тебя сотворен,
Что лишь радости – времени мера,
Что любое желанье – закон.
Жаль, что в жизни недолго ты длишься, –
Ищешь в отрочестве новизны,
Забываешь свой мир и стыдишься
Вспоминать свои светлые сны!
Эти сны – предо мной, и святая
Радость детства во мне ожила…
Где ты, рыбка моя золотая?
Ты в какие края уплыла?..
ПЕРВАЯ ВЕСТЬ
Уже не зима и еще не весна,
Но бабочку я увидал из окна,
И крылья, как фляги цветные в сигнале,
Мелькая словами, раздельно сказали:
«Увидимся скоро. Приду не одна,
Со мной ароматы и краски. Весна».
НЕИЗМЕННЫЕ ЧЕРТЫ
Н. и Т. Сумбатовым
Мальчик в белой матросской рубашке,
Голубой воротник, якоря,
Надпись «Чайка» на ленте фуражки,
Буквы золотом ярким горят.
А наружность запомнилась мало, –
Был кудряв он и зеленоглаз,
Что-то было в нем, что привлекало.
Но и трудно с ним было подчас.
Он упрям был и очень застенчив,
Очень вспыльчив, остер на язык,
В отношениях часто изменчив,
Но лишь с теми, к кому не привык.
А к кому привыкал – неизменно
С теми прост и внимателен был,
Говорил обо всем откровенно,
Был ребячески весел и мил.
Зорко он подмечал недостатки,
Но в других, а в себе их не знал
И не видел их в толстой тетрадке,
Где наивные вирши кропал.
Красотой восхищался он бурно,
Прелесть музыки рано постиг,
Рисовал акварели недурно,
С малых лет стал любителем книг.
Мальчик рос, я за ним шаг за шагом
Не пойду. Вот он в годы войны, –
Он в погонах с гусарским зигзагом,
Но всё те же черты в нем видны:
Наблюдателен, сметлив, проворен
Был на фронте по-прежнему он,
А в боях – безрассудно задорен
И за это не раз награжден.
Помню, как он лежал в лазарете,
Его странный в беспамятстве бред
О стихах, о каком-то поэте,
О котором не ведает свет…
Здесь далёко еще до развязки, –
Было счастье любви и семьи,
Снова книги, тетради и краски, –
Жизнь вернулась в свои колеи.
Колеи эти хрупки и тленны!
Стал он стар и давно не кудряв,
В нем осталось одно неизменным –
Его резвый мальчишеский нрав.