В конце жизни вспоминаешь о боге. Я за него голосую обеими руками. Бог нужен, потому что нужна справедливость. Не буду касаться далеких лет войны, но вот кто мне втолкует, зачем бог, без воли коего и волос не упадет, обрушил землетрясением дома в Армении, и, к примеру, задавил целую кучу детишек? Если мне разумно объяснят, то стану верующим до последних дней своих.
Чем я питаюсь? Как мышь: корочкой сыра да крошечкой хлеба. Зато я могу объяснить молодым, что такое семья. Семья – это место, где пахнет супом.
Умирать неохота. Допустим, схоронят меня. Все, лежу в тишине и вечности. А тут по телевизору запустят многосерийный фильм на всю неделю про хитрый шпионаж и каторжную жизнь наших разведчиков, допустим, в каком-нибудь Париже... Нет, умирать неохота, хотя экранчик у меня не больше фортки.
Нынче бушует престижность. Но поток жизни образуется из многих слоев, и престижность есть самый верхний и самый мучительный слой. Вот многие в нем и барахтаются.
Новый год. Боже, боже, сердце сжимается. Купил бутылку пива, порезал колбаски останкинской, сделал винегрет... Вот: друзья с родственниками перемерли, а про другое мое горе умолчу. Ни открытки, ни телефонного звонка. Люди радуются, шумят, празднуют, а у меня сжимается сердце. И не только потому, что я одинок, как и эта бутылка пива. Жалко мне ушедший год. Ведь больше никогда с ним не встречусь. Да и что такое год? Не знаю, что это было, и не знаю, куда он ушел. Господи, с Новым годом!
Следующий день не задался. Один вызванный не пришел, второй уведомил по телефону о своей болезни, и я уже чувствовал, что не придет и третий. Когда-нибудь, скорее всего на пенсии – сколько заумных дел отложено на эту свободную жизнь? – я попробую вникнуть в интересный феномен, называемый мною цепной психологической реакцией, захватывающей многих незнакомых друг с другом людей.
У меня образовалось «окошко» до трех часов, до прихода Сокальской. Получив отдушину, я растерялся: и то бы надо сделать, и это... Человек предполагает, а бог располагает. Я хочу сказать, что следователь предполагает, а телефон располагает. Он зазвонил.
– Да? – спросил я нетерпеливо, уже голосом отметая возможность притязания на кусок моего свободного времени.
Трубка не отозвалась. Потом зашуршало так, словно в ней возился жесткий таракан. Я дунул. Таракан испугался и спросил тонким петушиным голосом:
– Это органы?
– Прокуратура.
– Это следователь в очках?
– Ну, в очках.
– Дарья Никифоровна я, была намедни у вас с треской...
– А-а, здравствуйте. Что случилось, Дарья Никифоровна?
Она шумно отдышалась. Видимо, только что вошла в квартиру.
– Я, милок, тебя упреждала.
– О чем?
– Что удушенники вертаются...
– Неужели вернулся?
– Ага, вернулся.
– Дарья Никифоровна, Анищин еще и не похоронен.
– Милок, удушенникам и всяким заложным покойникам это не помеха.
– И где же он – у вас?
– Окстись!
– Ну а где?
– Да у себя в квартире!
– Как вы узнали?
– Я под ним живу.
– И что Анищин... то есть что он делает?
– Ходит, паркетины скрипят.
– Дарья Никифоровна, он же ничего не весит, дух...
– То праведный дух, а этот тяжел, поскольку неприкаян.
Теперь я отдышался, хотя не ходил ни по горам, ни по лестницам.
– Дарья Никифоровна, квартира же опечатана.
– Эхма, так он дух. Что ему печатка? Вот если бы ты святой водой окропил...
– Спасибо, Дарья Никифоровна. Сейчас приеду.
Я хотел было добавить, что моей специальностью является криминалистика и уголовный процесс с уголовным правом, а не богословие; хотел добавить, что звонить ей следовало бы не в прокуратуру, а в церковь; хотел добавить, что святая вода в следственном портфеле инструкцией не предусмотрена...
Насчет «сейчас приеду» похвастал. Нашей прокуратурской машины, как всегда, на месте не оказалось; просить транспорт в милиции или тем более просить их наведаться в квартиру и вытурить духа я, конечно, не решился. Тащиться на троллейбусе или на трамвае смешно – кто же ловит духов на общественном транспорте? Вот если такси...
Невольно поверишь в духов, потому что чудеса начались сразу: я выскочил из прокуратуры, поднял руку – и такси остановилось. А ехать всего минут пятнадцать. Меня лишь невнятно журила совесть, выступавшая сейчас от имени Лиды: если буду раскатывать на такси за женщинами в песцовых шапках да за духами самоубийц, то никаких денег не хватит.