Он достал волшебный пузырек – в нем никогда не убывало, – выпил своего лекарства и спросил задумчиво:
– Может, под домом что гниет?
– Не пахнет, – устало отозвался Мишка.
– Гниет такое, какое не пахнет, а душу саднит.
– Может, от кактуса? – предположил я.
– Завтра на всякий случай выставим, – решил Федор Евсеич.
Мы еще с часик перебрасывались словами, а потом затихли. Видимо, задремали.
Третий раз я проснулся от звука. Или показалось? В слабом перламутровом свете луны я опять посмотрел на циферблат – три часа двадцать минут. Теперь мне не уснуть до рассвета, потому что после трех засыпаний и просыпаний ничего не остается, как только вяло таращить глаза на белесый потолок. Звук долетел явственно. Слабый, металлический, железо о железо. Шел он не от двери, а из форточки, со двора. Сперва я хотел всех разбудить, но сдержался – мало ли что покажется бессонной ночью. К примеру, я десятки раз слышал за палаткой медвежьи шаги, хрюк кабанов и даже рык тигра, отлично зная, что все это фантазии ночи, леса и воображения.
Но звук повторился. Я встал, натянул брюки, сбросил дверной крюк и тихонько вышел во дворик.
Луна залила его таким чистым светом, что сарай, под углом примыкавший к крыльцу, казался черной каменной глыбой. Поеживаясь от лунной прохлады, я миновал колодец, прошелся вдоль забора и оказался у сарая. Тяжелая дверь была приоткрыта. Зная, что в темноте ничего не увижу, я все-таки заглянул. В следующий миг точно мороз прошелестел в моих волосах, коснулся затылка, спустился мурашками по спине к ногам и обессилил их...
Освещенный прорвавшимся снопом лунного света, в сарае стоял человек с топором в руке. Видел я его несколько секунд, прошло с тех пор тридцать лет, а вот и сейчас он передо мной: желтый лысый череп, желтое скелетное лицо, желтые глаза и желтый топор. Человек был каким-то цельным, точно отлитым из желтой резины; таких людей показывают нынче в фильмах ужасов и в видеоклипах.
Отпрянув, я бросился в дом. То ли Федор Евсеич с Мишкой проснулись от лязга крюка, то ли мой ужас передался им, но они уже сидели на раскладушках. Я включил свет и, заикаясь, рассказал про желтого человека.
Мишка схватил мелкашку, зарядил ее и ринулся в сарай. Федор Евсеич бежал с фонарем. А я последним, с кайлом в дрожащей руке.
Но в сарае никого не было.
– Небось, привиделось, – предположил Федор Евсеич.
– Вот здесь он стоял, – занервничал я. Половину сарая занимали дрова, вторая половина представляла что-то вроде мастерской с верстаком. Меня взяло сомнение. А вдруг и верно померещилось? Слышал же я тигриный рык, хотя эти звери здесь не бывают. Если померещилось...
И тогда я увидел желтый топор, брошенный на свежую щепу.
Мы вернулись в дом. Топор, разумеется, взяли, как вещественное доказательство.
– Что же, этот желтый намеревался нас порешить? – спросил у меня Федор Евсеич.
– Откуда я знаю?
– Зачем? – недоумевал он. – Денег у нас мизер, шмутки казенные и все бэ-у. Не ломы же с лопатами его привлекли?
– А цейлонский чай, а копченая кабанятина, а моя гитара, а твой женьшень? – спросил Мишка.
– Вот, братцы, почему нам не спалось, – решил Федор Евсеич. – Витала над нами смертушка, да вот Серега ее спугнул.
Спать мы, конечно, не легли. Что за сон после покушения на убийство? Федор Евсеич постановил выпить весь цейлонский чай и доесть кабанятину от греха подальше. Мы ели и пили, а заряженная винтовка стояла рядом.
В восемь утра приехал завхоз, как всегда пахнувший кожей и спиртом. Он доставил пшено, при виде которого мы раздраженно желтели, как пшенная каша; сливочное масло, пахнувшее прошлогодним маргарином; и ведро соленых сморщенных помидоров, походивших на проколотые мячики. Видимо, наши лица тоже сморщились, как и помидоры. Тогда завхоз извлек из кабины ведро свежей картошки. Пришлось заварить ему остатки цейлонского чая.
Разглядев наши помятые лица и развал на столе, вдохнув прокуренный за ночь воздух, завхоз спросил:
– Керосинили?
– А вы керосин привозили? – парировал Мишка.
– Тут такое дело... – замялся Федор Евсеич. Дополняя и уточняя, мы рассказали про ночные предчувствия, про желтого человека и предъявили топор.
– Ребята, приняли вы ишака за рысака, – фыркнул завхоз. – Да это же хозяин сего дома.
– Как хозяин? – повел пристрастный разговор Федор Евсеич.
– На лето сдает экспедиции свой дом.
– А сам где живет?
– В баньке, за сараем.
Федор Евсеич добавил гостю чаю и разрезал последний пласт кабанятины.