Через час я не смогу отлучиться, чтобы выпить стакан чаю.
Считается, что следователь занят своим прямым делом: высматривает отпечатки, обыскивает, допрашивает, спешит на место происшествия... Но добрую половину своего рабочего времени я трачу совсем на другое; на то, что трудно поддается определению одним словом. На преодоление бюрократизма, бесхозяйственности и неумения людей работать. К примеру, полчаса названиваю в жилконтору, чтобы получить характеристику на жильца; или уже час звоню на предприятие разным официальным лицам, чтобы договориться о собрании коллектива и доложить о преступлении их товарища; или занимаюсь устройством в гостиницу свидетеля, вызванного из другого города; или ищу супругу арестованного, чтобы спросить по поручению мужа, будет она ждать его или нет...
А то вот ищу дух, вернее, зомби Алика, приходящего на день рождения.
Я достал справочник и позвонил в канцелярию областной прокуратуры. После моих уточняющих вопросов секретарь вспомнила летнее преступление на берегу Таволги и дала телефон следователя Корнева. Я тут же набрал номер, тем более что, по словам секретаря, Корнев был на месте.
Пути следователей частенько пересекаются. То на совещаниях, то на местах происшествия, то в следственных бригадах... И с Корневым нас судьба сталкивала: он вел следствие о взятках на товарной станции и выделил материал на лжесвидетелей, который попал ко мне. И еще мы где-то встречались. Помнил я Корнева: маленький, плотный, лобастый и энергичный, походивший на шар-бабу, которой бьют старые стены...
Мы поговорили, кое-что вспомнили и кое на что посетовали. Среди уголовных дел у следователя всегда есть одно, главное, которое тянет и заботит. Я коротко рассказал о порноателье, он коротко сообщил о глухом убийстве, опять-таки связанном все с той же товарной станцией: где-то за Уралом в пустом контейнере, ушедшем с этой злополучной станции, обнаружили труп.
– Случаем, не по «глухарю» звонишь? – с надеждой спросил Корнев.
– Может быть, но только не по контейнерному.
– А по какому?
– У тебя их больше нет?
– Одного хватит.
– А убийство на Таволге?
– Почему «убийство»?
– Там же человека ударили ножом в спину и сбросили в речку...
– Не ножом, а гаечным ключом; не в спину, а в висок; не бросили в речку, а он свалился в нее; не убийство, а причинение телесных повреждений.
– Что же дальше?
– С полкилометра протащило течением и выбросило.
– Ты хочешь сказать, что он жив?
– А как же? И мне давал показания, и в суде.
– Алик?
– Да, Альберт Осмоловский.
Тогда он не только жив, но и весьма энергичен: звонит по телефону и является на день рождения. Я не одобрял злых шуток Алика. Впрочем, месть за предательство и должна быть злой. Мистика рассеялась, как это всегда в конечном счете бывает с мистикой.
– Но, говорят, в воде долго искали труп?
– Не труп, а этот гаечный ключ.
– Тогда спасибо за информацию.
– Зачем она тебе?
– Да зашел тут разговор про случай на Таволге... Сказали, что Алик убит.
– Ха, убит. У меня, кстати, под рукой копия обвинительного... Запиши-ка его адрес.
Адрес мне был ни к чему. Но сработала следственная привычка записывать все, что диктуют. Тем более адреса. Я черкнул на календаре: Рыбацкая набережная, 10-43, Альберт Осмоловский. Моряк и должен жить на Рыбацкой набережной.
Потом в моем кабинете начался базар не хуже птичьего, который в уголовно-процессуальном кодексе именуется очными ставками. Шум кипел не только из-за предмета разговора, но и потому, что перед очами друг друга вставали почти одни женщины. Я соблюдал процедуру, задавал вопросы, усмирял и успокаивал, а в моем подсознании шла странная и независимая работа... Впрочем, не в подсознании. Что происходит в подсознании, мы не знаем – оттуда прорываются лишь сполохи интуиции. Думаю, что кроме сознания и подсознания у человека есть еще одно сознание, второе, что ли, и оно может работать одновременно с первым и главным. И пока мое первое сознание было занято проститутками, второе работало на иной волне – оно ставило себе вопросы и само же отвечало.
Откуда у Алика Галин телефон и адрес? Как потерпевший, он знакомился с материалами дела, и там были куцые ее показания, данные еще оперативнику в июне. Почему Алик не назвал Юревич как свидетельницу? Благородный человек, моряк, не захотел впутывать. Зачем звонит и пугает? Человек-то благородный, да ему обидно: заступился за девушку, а она предала откровенно и глупо. Почему не выскажет обиду прямо? С мистикой доходчивей. А что были на нем за белесые одежды?..