– Афанасий Никитович, что же вы увидели?
– Вроде как бугорок. Или плошка какая. А потом бачу, что оно имеет цвет, вроде как той же капусты, сине-зеленый. Кричу Петру, чтобы тормозил...
– Значит, за рулем был напарник?
– Да? – вроде бы удивился он.
– Я спрашиваю вас...
– Выходит, Петро...
– Вспомнили?
– Вспомнил: у меня живот схватило от домашнего сала.
– Ну и что?
– Вот мы с Петро и менялись каждую хвылинку.
Хвылинка – это вроде бы по-украински минутка. Но зачем меняться каждую хвылинку, если у одного заболел живот? Разве второй не может посидеть за рулем? Или уж такой строжайший график смен?
– Дальше, – потребовал я.
– Выскочили мы с Петром и очам своим не верим... Дите на дороге; живое, на холоду и дождю. Лежит и пулькает. А вокруг ни хаты, ни человека. Петро и говорит, отвезем, мол, его к Танюхе. А тут мотоцикл. Мы и послали парня в милицию.
– Танюха – жена Петра?
– Он еще парубок, неженатый.
– Значит, Танюха – ваша жена?
– Моя жинка Оксана.
– Кто же Танюха?
– Не знаю.
– Вы только что сказали, что Петр предложил отвезти ребенка к Танюхе...
– А-а... Мы всех женщин зовем под одну гребенку, Танюхами.
– Какую же Танюху имел в виду ваш напарник?
– Да никакую. Мол, отвезем вообще, к какой-нибудь Танюхе.
– Вы хотите сказать, что он предложил отдать найденного ребенка любой женщине?
– А вдруг бы милиция не приехала? Куда его девать...
От сильно брошенного залпа капель стекло запело тоненько. Не укреплено, что ли? Тьма, ветер, дождь – для осени хватит. Так еще и плаксивое стекло. Тьма, ветер, дождь, плаксивое стекло, да еще и человек, похоже говоривший неправду. Ложью следователя не удивишь. Но этот Чепинога – свидетель, мой союзник в поисках правды. Поэтому и говорил я с ним расслабленно, не готовый к сюрпризам; я даже об ответственности за дачу ложных показаний его не предупредил.
Впрочем, не тороплюсь ли? Бывают такие путаные люди, что затмят любой наияснейший вопрос. И рвачи бывают безудержные: может, эти ребята спешили со своими кубиками леса и валандаться с каким-то ребенком им было не с руки. Отдать встречной Танюхе – и все.
– Афанасий Никитович, я вас допрашиваю официально. И я вас должен предупредить об ответственности за дачу ложных показаний...
– Та какие ложные?
Теперь, когда я смотрел на него уже следственным взглядом, мне все приоткрылось. Ложь отыскать трудно только в лживом человеке – у честного она проступает на лице, как сквозь кальку. И я не смог бы указать на ее конкретные приметы: Чепинога не краснел, не бледнел и не потел. Но взгляд стал каким-то легким, готовым перепрыгивать с предмета на предмет; крупные губы были странно неспокойны, точно хотели уползти с лица; уже не поправляемые волосы рассыпались безвольно; уже не втягиваемый живот выполз на свободу... Оказывается, нашлись конкретные приметы лжи. Правда, раньше этого человека я не знал и сравнивать теперешнее его состояние было не с чем.
– Гражданин Чепинога, так кто же первым увидел ребенка?
– Не помню. Це хиба важно, товарищ следователь?
Совершенно неважно. Но я хотел понять, почему сбивается свидетель, давая такие элементарнейшие показания.
– Что было дальше?
– Вышли. Бачим, младенчик. Ну, где искать милицию? А тут мотоцикл фырчит...
– А про Танюху-то?
– Пошутковал Петро, товарищ следователь. Я тоже ему пошутил.
– Как же?
– Верно, говорю, что детей находят в капусте.
Я вздохнул. Как это ни странно, но меня не раз подводила четкая логика. Следственная версия не похожа на чертеж задуманной машины, потому что в него, в чертеж, не вторгается жизнь. Я требую от водителя логичного поведения... А ведь была ночь, тьма, дождь, длинный путь, ревущий мотор, да живот болел. Видимо, это лишь часть известных мне привходящих факторов. Не одолела ли меня профессиональная мнительность?
– Афанасий Никитович, сейчас живот болит?
– Ни-ни, – испугался он, точно ждал от меня каких-то процедур по проверке его недомогания.
– Посидите в коридоре, и пусть войдет напарник.
Я подумал: ночь, следователь допрашивает, оперативники бегают, ребенок в больнице... А ведь где-то есть мать. Спится ли ей в эту ночь с черными дождями и тренькающими стеклами? И видит ли она сны, голубые, как капуста на том поле?
Неудобно признаваться, но материнская любовь меня трогает мало. По двум причинам.
Несколько лет я занимался расследованием преступлений несовершеннолетних. И убедился, что зависимость отцов и детей наипрямейшая: какие родители, такие и дети; какие дети, такие у них и родители. Насмотрелся. Никогда не забуду старушку, бросившуюся на Леденцова и лупцевавшего его сухими голенькими кулачками, – не давала сына-убийцу, которого в день убийства и напоила самогоном. Насмотрелся.