– Ну откуда у них ребенок, откуда?
Вот почему злость... Она уже все знала. Но как? Леденцов сказать не мог. Я чуть не усмехнулся, вспомнив, что живем мы в информационном обществе. Есть же телефон, по которому водители позвонили ей из гостиницы. Допрос, лишенный внезапности, потерял для меня следственный интерес.
– Татьяна Ивановна, Зуев вам кто?
– Брат.
– А Чепинога?
– Любовник, – почти с вызовом бросила она, не отводя взгляда.
– Любовник так любовник, – примирительно согласился я.
– Не любовник, а вроде фактического мужа, – заговорила она уже другим голосом, с какой-то долей горечи. – С супругой Афанасий живет лишь на бумажке, по штампу в паспорте. Дети взрослые. И все шесть лет, что он ездит в Лесоповальный, я жена ему.
– А ваша семья?
– Муж умер, сын в армии... Одна в квартире.
– Значит, грудного ребенка у вас нет и не было?
– Господи, мне сорок семь! Да разве роды и грудного от людей скроешь? И у меня нет ни одной знакомой с младенцем. Можете проверить.
Думаю, Леденцов это уже сделал, отчего и дремлет в коридоре. Женщина права в одном: пятимесячного ребенка не скроешь и подпольно не вырастишь.
– Позавчера водители были у вас?
– Да, приехали днем, часов в одиннадцать. Пообедали, выпили по бутылке пива, в ванне полежали, поспали, ну, время и пролетело. Уехали уже после двенадцати ночи.
Теперь я знал, почему Чепинога свеженько выбрит, пах мужественным одеколоном и распирающим дыханием массировал живот для сохранения фигуры. Я только не знал, откуда взялся младенец.
– Татьяна Ивановна, они вам звонили... О чем был разговор?
– Ребята чуть не плакали! Нашли в колее ребеночка, а им не верят...
– А вы поверили?
– Да не сами же они родили! Или вы думаете, что я родила, несколько месяцев его выхаживала, а потом велела отцу ребенка и своему брату бросить малыша под колеса?
Я промолчал, потому что, откровенно говоря, ничего уже не думал.
Бесспорной для меня оставалась интуиция, указавшая на то, что водители не могли видеть младенца в колее, да их ложные показания, в чем я не сомневался. Допустим, плюну я на интуицию, как на штуку ненаучную и процессуальным кодексом не предусмотренную, но ложные-то показания отбросить нельзя – они кодексом предусмотрены.
– У нас в бухгалтерии и то компьютер поставили.
– Это... к чему? – удивился я.
– Неужели у вас нет такой техники, чтобы правду определяла?
– Я и без техники знаю, что оба водителя говорят неправду.
– А почему?
– Это я вас должен спросить.
– И отвечу! День-то они у меня пробыли, прогул – раз. Афанасий боится, что у него дома про меня узнают, – два. Вот и показалось вам, что они про младенца чего-то таят.
Зуева начинала мне нравиться. Тем, что пеклась о правде. Тем, что верно объяснила возможную причину лжи водителей. Мне пришла на память женщина, которая фальшиво поводила глазами, ерзала и жмурилась, отчего я не поверил ей ни на йоту; она же говорила чистую правду, но ей казалось, что дома забыла выключить утюг. Нравилась мне Зуева и смелостью, прямым взглядом и крепкой моложавостью лица. Пожалуй, не хватало только прически, пропавшей под тугим плоским беретом, а для меня женщина без зримых волос, что ощипанный цветок.
– Татьяна Ивановна, вы можете дать честное слово, что водители ничего не утаили?
Я ждал быстрых и жарких заверений. Но Зуева неожиданно вскинула подбородок, как это делают школьницы со словами: «Еще чего!» И отвернулась. Ни смелости, ни прямого взгляда – лишь часть лица да плоский берет, походивший на игрушечную взлетную площадку.
– Так, не можете, – с некоторым злорадством констатировал я.
– Честное слово, что ребенка они нашли!
– Но это же не вся правда!?
– Не вся, – тихо подтвердила она.
– Расскажите всю.
– Пусть они сами рассказывают.
– А они намерены?
– Нет.
– Почему?
– Это их дело.
– Зуева, за сокрытие фактов закон предусматривает уголовную ответственность.
– За те факты, которые скрываю я, закон ничего не предусматривает.
– Они не имеют отношения к ребенку?
– Имеют.
– Тогда в чем же дело?
– Они... не факты.
Утром следующего дня я вызвал водителей по телефону и ждал их, раздумывая над словами Зуевой. Что же это за факты, которые имеют отношение к ребенку, но в то же время не факты?
По-моему, молодость интересна отсутствием стереотипов поведения; юный человек их только ищет, чем и любопытен. Потом эти стереотипы выбираются и закрепляются. А нет ли зависимости между интеллектом и стереотипами? Чем больше стереотипов, тем глубже интеллект? Или наоборот: глубина интеллекта зависит от способности человека менять эти стереотипы?