Якубовский Аскольд
Прозрачник
Аскольд Якубовский
Прозрачник
Таня села в постели.
- Что же произошло? - разбиралась она. - Да, случилось что-то странное и милое. Да, милое, милое...
Она приложила пальцы к глазам - помочь им вытрясти сонный песок. Ресницы затрепыхались под пальцами, и сами пальцы дрожали радостно. Эта радость побежала вниз и зашевелила ноги.
А радоваться-то было нечему - все Танины последние дни были отвратные: Вовка слишком материально посмотрел на жизнь. И вчера, и позавчера ей тошновато было. А сейчас даже радовалась чему-то.
Что же такое случилось?.. Да, прилетела ночная широкая птица и крикнула ей с подоконника. Потом был сон.
Нет, сон был до птицы.
Так - птица ей прокричала часа в три, когда Таня, всплакнув, уходила в сон, а до рассвета оставалась капля темного времени.
- Фу, глупая, - сказала Таня птице.
Вначале шло мелькание, какая-то беглая рябь - лица, лица, лица... Потом громко ударило, раскатилось, и в небе прорезалась алая стрела, повисло светящееся облачко... Так - стрела перевернулась облачком, а оно стало юношей с гордым лицом. Инопланетчиком.
Лицо юноши было строгое и прозрачное. Оно просвечивало насквозь. В таком все дурное разом увидишь. И не может быть в нем дурного, нет... Приятный сон оборвался вскриком ночной птицы. Птица закричала совсем рядом, близко.
Призрачная жуть была в птичьем крике. Таня обернулась к проему открытого окна и быстро прикрылась одеялом - птица, сидя на подоконнике, смотрела на нее горящими глазами. В них бегали оранжевые искорки.
- Убирайся! - приказала Таня. - Пошла вон!
- Бу-у! - крикнула птица Вовкиным басом и поднялась в полет.
Она пустила крыльями ветер в комнату, сдув все со стола на пол, и исчезла в темноте.
В лапах птица несла большую змею.
Об этом Таня узнала по злобному шипению.
Опору телу змея вернула, схватив метавшимся хвостом лапу птицы.
Лапа была твердая. Она была нужна только на миг - не более. И в этот самый миг гадюка отвердела - вся! - и ударила в птицу концом морды. Ударила в перья, жало заблудилось в них. Змея почувствовала бесполезность своего удара и опять зашипела, выдыхая отчаяние. Неясыть же метнулась в резком испуге и не заметила электрических проводов. Задела их.
Провода загремели страшным гудом и выхватили змею из ее лап.
Та повисла и закачалась на проводах перед вернувшейся гневной птицей. Еще покачалась - игривой черной тенью - и упала в кусты.
Земля была мягкая, ласковая сыростью и щекотливым касанием упавших листов. Под ними ползли большие червяки в виде лиловых зигзагов, ходила мышь, светясь теплом своего тела.
Она виделась змее розовым катящимся шариком. Язык желал коснуться этого шарика. Телу хотелось того же.
Змея хотела есть эту мышь, ощутить ее частью себя. Но в ней прошло тихое гудение. Оборвалось. Резкая судорога толкнула змею на дорожку.
Она позабыла мышь. Она ползла дорожкой, ползла открыто, ощущая жажду встречи.
Первые зорьные огоньки сели на ее глаза.
- Проклятая ползучая гадина, - сказала ей из окна Таня.
Она высунулась - налегке, с припухшими глазами.
Говорила со змеей сквозь зубы, угрожала ей бровями.
- Я бы убила тебя щеткой, - говорила Таня. - Но и тебе жить надо. Уползай, змея.
В раме окна колыхалась Танина фигурка. По ней пробегали мигания утренних светов, стекавших вниз, на подоконник, на колкие шиповники, на землю.
...Снова гуденье. Что-то оторвалось и ушло.
Змее вдруг стало страшно и пусто. Страх!.. Страх!.. Она торопливо ушла в траву.
- Сигурд... Сигурд... Перехожу на прием...
Владимир Корот дежурил эту кончающуюся ночь в машинном отделении на пятисотом этаже. (Чтобы не заснуть, он пил крепкий кофе.) Прислушался молчание... Сказал на всякий случай:
- Я плохо вас слышу, Сигурд, измените направленность на десять градусов. Перехожу на прием...
И вновь прислушался: Корот знал, голос Сигурда нужно искать долго, с китайским терпением. Только шеф брал Сигурда легко, просто, сам.
В наушниках заворочался голос, короткими мелкими движениями. Будто насекомое.
- ...Говорит Сигурд... угол изменил... передач не будет... нахожусь в тепловых рецепторах гадюки... от транспортации в Хамаган отказываюсь...
Это вышло ясно и твердо: "отказываюсь".
- Но, Сигурд! - вскрикнул Корот и прихватил рукой спадающие наушники. Тогда наши планы рушатся. Что скажет шеф? А моя диссертация?
- Подробности... не дам... они выматывают... я вам... не ходячая электростанция...
- Сергей, послушай... Сережа! Сигурд!
Молчание. Корот поднялся. В расстройстве он даже кулаком ударил по столу. Черт бы побрал этих фокусников!
Он потянулся к телефону: сообщить, пожаловаться шефу. И - опомнился. Светало, но в зашторенном кабинете шефа еще, конечно, ночь.
- Нет, - заворчал Корот. - Не могу же я поднимать старика ночью. Но каков свин этот Сигурд!
Встав, Таня решила: этот ее день будет холодный и синий.
Таня стала одеваться соответственно цвету дня. И хотя еще душевые холодные змейки, ползая по спине, шептали ей про шорты и белую свободную блузу, она решила: синее, и никаких!
И накинула синее платьице.
Чутким глазам этот цвет говорил. Он скажет, что Таня несчастна и холодна, а с Вовкой покончено.
Цвет обязывал. Завтракая, Таня ела чуть-чуть. (Братики-двойняшечки так и мели со стола тартинки и вареные яйца.)
Таня ела бутерброд и медленно выпила стакан чая с лимоном.
Выпивая чай, Таня глядела в солнечное окно и слушала, как шумно вздыхала бабушка - вместе с самоваром.
В сирени у окна возились серые мухоловки. Между веток виделась автострада - утренняя, розовая. В конце ее - город, в нем Танина работа. "Хорошенькая секретаришечка, - спрашивал шеф. - Что нового в печатном мире?" (Миров у старика, как и у отца, было множество: печатный, городской, телевизионный, Танин и т.д. Наверное, земной круглый мир представлялся шефу похожим на слоеный пирог. Оттого сбор журнальной и газетной информации был нелегким делом.)