Светлана Кекова
ПРОЗРАЧНЫЕ КАРТИНЫ
* * *
Когда я растерянно шла по дороге
вдоль маленькой речки, текущей из ада,
какие мне были открыты чертоги,
дворцы и палаты небесного града!
Берёза слыла королевой испанской,
казалась ольха разночинкой типичной,
когда я жила на Тверской, на Мещанской,
на новой Дворянской, на старой Кирпичной.
Когда я блуждала по илистым тропам
вдоль длинных долин плодоносного Нила,
Изида мне лоб украшала укропом,
а я позабыла, ушла, изменила.
В романе готическом кисти Шагала
Раскольников прятал блестящий топорик,
египетский бог с головою шакала
разглядывал сонно саратовский дворик.
Я видела это под лупою быта,
когда покупала в аптеке лекарство.
Ещё я скажу, что была мне открыта
любая из книг насекомого царства.
А бедный мой друг, как библейский Уитмен,
менял очертанья одной из Америк.
И вот, по подземным пройдя лабиринтам,
мы выбрались молча на каменный берег.
Да, волны — свинцовые волосы Леты —
сияли и льнули к неопытным душам.
Теперь мы глядим на иные предметы,
сидим на обрыве и волосы сушим.
* * *
О чём ещё нам говорить с тобою?
О чём молчать, прощаясь на бегу?
Ведь только небо бледно-голубое
да голуби на мартовском снегу
так безмятежны, так красноречивы,
что лишними становятся слова…
Но скоро, скоро ветви старой ивы
надумают — и сменят кружева.
Зашевелятся лиственные тени,
своей игрой скрывая некий клад,
и белым, влажным пламенем сирени
однажды днём зелёный вспыхнет сад.
И мы, томясь своим порывом странным,
друг к другу безбоязненно прильнём…
Как можно жечь таким благоуханным,
таким безгрешным неземным огнём?
Но тянется совсем другая повесть,
где сердца стук — как поступь каблуков…
И только солнце, как больная совесть,
выглядывает из-за облаков.
* * *
На Судище Страшнем святые стоят и грешники,
гордецы, юроды,
молчальники, пересмешники,
а одна из плакальщиц в юбке простой и кофточке
у реки сидит,
чьи-то белые моет косточки.
Обрастают косточки плотью живою, жилами,
реют, словно аисты,
ангелы над могилами,
восстают из праха лжецы, чернецы и ратники,
правдолюбцы-нищие
и богачи-развратники,
и обретший заново чресла свои и лядвии
человек
увидел,
что мир раскололся надвое.
Новый день берёзы встречают распевом знаменным…
Что же делать мне
с нераскаянным сердцем каменным?
Лишь взывать к Создателю в холоде или в зное:
дай мне, Господи,
сердце новое,
плотяное!
* * *
Созревает дикая олива…
Я листаю летний каталог:
лютики, калужница, крапива,
красный клевер, синий василёк.
Я листаю старенький помянник,
где моя записана родня,
и кузнечик, музыкант и странник,
с удивленьем смотрит на меня.
О поминовении сугубом
то стрекозы, то сверчки твердят,
а за рощей, под Мамврийским дубом,
три усталых путника сидят.
* * *
1.
Пауков сачки и стрекоз очки,
светлячков проблесковые маячки —
это целый мир, что един в борьбе
для-себя-вещей и вещей-в-себе.
Мексиканский жук в боевой броне,
осьминог верхом на морском коне,
богомол, стеклянница, шмель, оса —
имена, и числа, и голоса.
Подают они человеку знак:
умирает зверь, увядает злак,
исправляет карму свою индус,
отправляясь в море кормить медуз.
Но когда поднимется в море шторм,
то индус и сам превратится в корм.
Так какое место в его судьбе
занимает рыба как вещь-в-себе?