Собака протявкала за дверью: знак, сказал он себе, обитаемости жилья. Тем не менее эксперимент доставил ему удовольствие — удалось восстановить драгоценный кусочек прошлой жизни.
Затем он спустился вниз и попросил хорошенькую администраторшу позвонить в гостиницу в Стрезе, чтобы выяснить, может ли он получить дня на два комнату, где мистер и миссис Персон останавливались восемь лет назад. В какую гостиницу? Что-то вроде «Бью-Ромео». Она повторила название в правильной форме («Борромео») и сказала, что потребуется некоторое время. Он решил подождать в холле.
Там находились двое: дама, что-то евшая в дальнем углу (ресторан был закрыт, его не успели еще привести в порядок после фарсовой потасовки), и швейцарский бизнесмен, листавший потрепанный, очень старый номер американского журнала (Хью оставил его здесь восемь лет назад, но эту линию сюжета некому проследить). Столик перед швейцарским джентльменом был завален гостиничными проспектами и относительно недавними еженедельниками. Локоть его опирался на «Трансатлантик». Хью потянул за журнал, джентльмен буквально подпрыгнул на стуле. Извинения и контризвинения переросли в диалог. Английский месье Уайльда во многих отношениях напоминал язык Арманды как грамматически, так и интонационно. Его до крайней степени шокировала статья в «Трансатлантике» (одолжил его на минуту у Хью, послюнил большой палец, нашел нужное место и, похлопывая по странице тыльной стороной ладони, вернул эту пакость, открытую на возмутительной статье).
— Тут пишут о человеке, убившем свою супругу восемь лет назад и…
Администраторша, чей бюст над стойкой он видел отсюда в миниатюре, подавала ему знаки издалека. Она вышла из укрытия и направилась к нему.
— Они не отвечают, — сказала она, — хотите, чтобы я продолжала дозваниваться?
— Да, да, — сказал Хью, встав и наткнувшись на кого-то (на даму, только что завернувшую жирные объедки окорока в бумажную салфетку и теперь спешившую в выходу). — Да. Ой, простите! Да, дозвонитесь, ради бога, через справочную или еще как-нибудь.
Представляете, этот убийца получил жизнь, в виде пожизненного срока, восемь лет назад (так вот что получил Персон восемь лет назад, но растратил, растратил все это в кошмарном сне!), и теперь вдруг его выпустили, потому что, видите ли, он был примерным арестантом и даже учил своих сокамерников шахматам и эсперанто (а ведь наш Персон заядлый эсперантист), разным способам печь тыквенный пирог (Персон и впрямь был дока по части всякой выпечки), знакам зодиака, игре в подкидного дурачка, и так далее. Увы, для присяжных нынче задушить Фемиду так же просто, как насильнику — фемину.
Форменное безобразие, продолжал швейцарский джентльмен, пользуясь выражением, которое Арманда переняла от Джулии (теперь леди Икс), — форменное безобразие, как потакают преступности в наши дни. Не далее как сегодня мстительный официант, уличенный в краже ящика гостиничного вина (месье Уайльд, между прочем, рекомендовал другое), заехал метрдотелю в глаз, поставив тому здоровенный синяк, и пообещал еще кое-что погорячей. Вы думаете, гостиница обратилась в полицию? Черта с два, сэр, ничего подобного. Eh bien, что на самом верху, что на дне — ситуация одинакова. Интересовался ли когда-нибудь его двуязычный собеседник проблемой тюрем?
О да, будьте уверены. Он сам сидел, был госпитализирован, опять сидел, дважды представал перед судом за удушение юной американки (теперь леди Икс): «В одной из тюрем у меня был жуткий сокамерник — в продолжение целого года. Будь я поэтом — но я всего лишь корректор, — описал бы небесную природу одиночного заключения, радость чистого сортира, свободу мысли в идеальной тюрьме. Задача тюрьмы (улыбаясь месье Уайльду, взглянувшему на часы, но ничего не увидевшему), конечно же, не вылечить убийцу и не только наказать его: можно ли наказать человека, у которого все при нем, внутри него, вокруг него? Ее единственная задача, очень будничная, но логически неоспоримая, — помочь убийце избежать рецидива. Исправление? Поручительство? Не более чем химера или шутка. Животное не исправишь. С мелкими воришками вообще не стоит возиться: в их случае достаточно наказания. В наши дни получили хождение некоторые ошибочные тенденции в так называемых либеральных кругах. Скажу без обиняков: душегуб, считающий себя жертвой, не только убийца, но и дегенерат».
— Пожалуй, мне пора, — поскучнев, сказал бедняга Уайльд.
— Психбольницы, лазареты, лечебницы — обо всем этом я тоже знаю не понаслышке. Жить на отделении в компании примерно тридцати подлинных идиотов — это, доложу я вам, настоящий ад. Притворялся буйным, чтобы получить отдельную палату или быть запертым в изоляторе, — несказанный рай для такого пациента, как я. Казаться ненормальным — это был мой единственный шанс оставаться вменяемым. Тернистый путь. Атлетически сложенный санитар-тяжеловес любил наносить мне прямой удар меж двух оплеух — и я возвращался к благословенному одиночеству. Подумать только, всякий раз, когда мое дело отправлялось на пересмотр, тюремный психиатр в своем заключении жаловался на мой отказ обсуждать с ним то, что на его жаргоне называлось «супружеским сексом». С грустной радостью и грустной гордостью могу утверждать, что ни тюремщики (некоторые из них гуманны и остроумны), ни фрейдистские ищейки (все они болваны или жулики) не сломили и никак не изменили печального индивида, можно сказать персонажа, каким я являюсь.
Месье Уайльд, все-таки приняв его за пьяного или сумасшедшего, пошатываясь, ретировался. Хорошенькая администраторша (плоть остается плотью, пунцовое жало остается l'aiguillon rouge, и моя любовь не стала бы ревновать) снова принялась подавать ему знаки. Он встал и подошел к стойке. Гостиница в Стрезе была закрыта на ремонт после пожара. Mais (приподнят симпатичный указательный пальчик)…
Всю свою жизнь, отдадим ему должное, наш Персон испытывал странное чувство, знакомое трем знаменитым богословам и двум второстепенным поэтам, присутствия позади, за его плечом, большого, куда более мудрого, чем он, спокойного и сильного незнакомца, нравственно его превосходящего. Это и был, в сущности, его главный «теневой спутник» (критик- клоун нападал на R. за этот эпитет), но когда бы не вышеназванная прозрачная тень, мы бы не стали себя утруждать рассказом о нашем славном Персоне. Еще во время короткой своей пробежки между креслом в холле и этой девушкой, с ее восхитительной шеей, пухлыми губами, длинными ресницами и задрапированными прелестями, Персон отдавал себе отчет, что некто или нечто предупреждает его о необходимости сейчас же покинуть Витт в направлении Вероны, Флоренции, Рима, Таормины, если Стреза для него закрыта. Но он не послушался своей тени и, наверное, по большому счету, был прав. А мы-то думали, что ему еще предстоят годы земного прозябания; мы готовы были даже смахнуть, как перышко, эту девушку в его постель, но, в конце концов, ему решать, ему умирать, если он того захотел.
Mais! (междометие сильнее, чем союз «но» или «однако») у нее для него хорошие новости. Он хотел перебраться на третий этаж, не так ли? Сегодня он может это сделать. Дама с собачкой уезжает после двенадцати. Кстати, весьма занятная история. Оказывается, ее муж присматривал за собаками, пока их хозяева находились в отъезде. Дама, отправляясь в очередное путешествие, обычно брала с собой одного из животных, выбирая из тех, что поменьше и помеланхоличнее. Нынешним утром ее муж позвонил и сказал, что хозяин вернулся раньше, чем предполагалось, и с дикими воплями требовал вернуть своего любимца.
26
Гостиничный carnotzet[21], довольно жалкое место, декорированный в пасторальном стиле, был почти пуст, но назавтра ожидались два больших семейства, а также должен или был бы должен появиться (складки глагольного времени пребывают в полном беспорядке по отношению к наблюдаемому нами пространству) очень милый маленький ручеек немцев во второй, более дешевой половине августа. Незнакомая толстуха в фольклорном костюме, выставляющем напоказ изрядное количество кремового бюста, сменила младшего из двух официантов, и черный синяк оттенял левый глаз угрюмого метрдотеля. Нашему Персону предстояло перебраться в 313 номер сразу после обеда; он отметил предстоящее событие, выпив умеренную дозу Кровавого Ивана (водка с томатным соком) перед гороховым супом, бутылкой рейнвейна со свининой (загримированной под «телячьи котлетки») и двойным коньяком с кофе. Месье Уайльд смотрел в другую сторону, пока спятивший или накачавшийся наркотиками американец проходил мимо его столика.