Юрий Герт
Прозрение
Прозрение?.. Нет, самое-самое начало прозрения... В Москве, Воронеже, Алма-Ате и других городах в сороковые годы стихийно складывались кружки "зеленой" молодежи, которая сравнивала окружающую жизнь с романтическими идеалами, ради которых совершалась революция, за которые умирали их отцы в Великую Отечественную. Молодежь была настроена бунтарски. Результат?.. В Москве трое участников кружка - Борис Слуцкий, Владик Фурман, Женя Гуревич - были расстреляны, девятеро получили по 25 лет. Поэт Анатолий Жигулин в повести "Черные камни" рассказывает о молодежной организации в Воронеже, за участие в ней он отсидел много лет в лагере. Дора Штурман, будучи студенткой Алма-Атинского университета, получила за "участие в подпольной антисоветской группировке, занятой контрреволюционной подрывной деятельностью", 5 лет заключения.
В Астрахани, тишайшем провинциальном городе, нас было пятеро - трое юнцов-десятиклассников и две девушки, тоже десятиклассницы. Мы протестовали против любого рода лжи, против обывательщины, мы проводили диспуты, издавали рукописный журнал "Вонзай самокритику!", сочиняли сатирическую пьесу... Мы взбаламутили все школы города. На нас донесли в КГБ... Все это происходило в 1947 году, в глухую пору сталинщины... Спустя 15 лет о тогдашних событиях я написал роман "Кто, если не ты?.." Здесь публикуется отрывок из "Семейного архива" - документальной вещи, над которой я сейчас работаю. В ней говорится о моих друзьях - Грише Горжалцане, инженере, живущем ныне в Иерусалиме, и Саше Воронеле - физике, профессоре Тель-Авивского университета и главном редакторе литературного журнала "22".
На другой день после выпускного вечера мы с Шуркой Воронелем встретились в областной библиотеке, в читальном зале, и простились только около пяти часов, отправившись по домам. Мне было идти через весь город, от центра до окраины, где находилась Первая городская клиническая больница, где мы жили у тети Муси.
Я прошел уже полпути, когда на дороге, почти вплотную к тротуару, по которому я шел (мне хорошо запомнился этот момент), притормозила черная тупорылая "эмка". Из нее вышел длинного роста, белокурый, в белой рубашке человек и обратился ко мне:
- Вы - Юрий Герт?
- Садитесь.
И вот что странно: я ничуть не был удивлен этим приглашением. Напротив, я как будто ждал чего-то такого. Я сел в машину, на заднее сидение, и не спросил - куда мы едем, зачем. Как будто какая-то властная сила овладела мной и требовала только безоговорочного, безмолвного подчинения. Я ничуть не усомнился в том, куда меня везут, и в самом деле - машина развернулась, помчалась в обратном, через весь город, направлении и остановилась за пару кварталов от библиотеки - на улице Свердлова, перед входом с большой черной доской, по которой золотом было написано "Министерство государственной безопасности".
Вероятно, не тогда, не в тот момент, когда белокурый отворил дверцу "эмки", выпустил меня и затем ввел в здание, перед которым притормозила машина, не в тот момент я подумал, что в подобное же здание, только с надписью "НКВД", десять лет назад входил мой дядя Илья, а годом позже - моя тетя Вера. Теперь очередь была за мной.
Белокурый, пропустив меня вперед, проследовал по лестнице на второй этаж. Здесь перед обшитой коричневым дерматином дверью стоял то ли стул, то ли скамья с несколькими подушечкообразными сиденьями, в точности не помню, помню только, что, усевшись, я промаялся часа полтора, а то и два, в ожидании. Чего?... Сам не знаю. Казалось, про меня попросту забыли. Тогда зачем сюда меня привели, оставили перед дверью, из которой временами выходили какие-то люди, выходили, входили, ничуть не обращая на меня внимания. Помню, что я даже, соскучившись, достал из кармана блокнот и что-то стал записывать в нем. Но тут кто-то из выходящих-входящих предупредил: ничего не записывать, не положено. И я сидел, томился, придумывал разные причины, почему я здесь. Наконец, меня пригласили войти. Я сидел перед столом, за которым находился капитан, чью фамилию я не запомнил, хотя он вежливейшим образом представился, протянул руку и пожал мою. Вообще, внешне вел он себя безупречно. Во время нашего разговора доставал из стоявшего от него по правую руку сейфа том Плеханова, цитировал, то ли поправляя, то ли опровергая мои доводы. Раз даже открыл передо мной пачку "Казбека", предлагая мне закурить, я отказался, но этот его жест мне польстил, капитан считал меня вполне взрослым.
Дальше я постараюсь изложить суть допроса, как он запомнился мне, опуская детали.
Положив перед собой допросный бланк, выводя каждое слово каллиграфически-четким почерком, капитан вписал в бланк мои общие анкетные данные, спросил, что известно мне об отце, и перешел к родственникам: что мне известно о брате отца, Илье Гидеоновиче Герте, что - о сестре отца, Вере Григорьевне Недовесовой. Что я мог ответить?.. Илья Гидеонович Герт был арестован как враг народа. Второй муж Веры Григорьевны Недовесовой тоже был арестован как враг народа. Кажется, они оба получили по десять лет... (На самом деле, как уже говорилось, оба были расстреляны). Вера Григорьевна получила пять лет лагерей в качестве члена семьи врага народа.
Капитан записывал все сказанное с бесстрастным лицом, у меня же в груди что-то заколыхалось. Я и сам почувствовал себя... не в своей, по крайней мере, тарелке. Затем последовали вопросы, связанные с перепиской между тетей Верой и мной, и хотя мы в, основном, обсуждали весьма отвлеченные литературные проблемы в своих письмах, самый факт переписки почему-то внезапно стал выглядеть криминалом. Особенно после того, как капитан положил перед собою на стол отпечатанные на машинке копии наших писем.
Потом он осведомился, известно ли мне, что это за девочка, Ника Денисова, с которой я также поддерживаю письменные отношения? Знаю ли я, что ее мать отбывала срок в лагере?.. Да, сказал я, это я знаю, но Ника - честный советский человек и за свою мать не отвечает. Известно ли ему, капитану, кто и когда выразил мысль, что "дети за родителей..."?
Да, подтвердил капитан, ничуть не смущаясь, и задал мне вопрос, который совершенно выбил у меня из-под ног всякую почву:
- Известно ли вам, - спросил он, - что ваш друг Александр Воронель был приговорен советским судом к отбыванию наказания за контрреволюционную деятельность?
Я был совершенно оглушен. Ошарашен. Я не поверил! Как, Шурка Воронель, мой друг, ничего такого не рассказывал мне?.. Значит, это - ложь, выдумка! "Контрреволюционная деятельность..." Чушь! Чепуха!.. Я так и сказал моему следователю, сидевшему передо мной капитану. Он не стал меня ни в чем убеждать, только усмехнулся, но от его двусмысленной улыбки меня продрал мороз.
(Уже много позже, и не столько от самого Воронеля, сколько из его книги "Трепет забот иудейских", я узнал: "Внимательное чтение Ленина и особенно комментариев к нему в старых изданиях дало нам представление об оппозиционных программах 20-х гг. Жизненные наблюдения указывали на многочисленные язвы современности... Нас было семь мальчиков и одна девочка. Мы пришли к необходимости агитации населения с помощью листовок. Нам удалось написать печатными буквами и расклеить к праздникам до сотни листовок... Позднее я увидел у следователя все наши листовки. Было похоже, ни одна из них не пропала." Воронелю было в ту пору 15 лет. Он провел в детской исправительной колонии 1,5 месяца, затем благодаря ходатайству родителей суд отменил свое постановление).
Почему Воронель скрыл такой важный факт от меня в то время, когда, казалось, мы были предельно откровенны друг с другом? Я этого не понимал. И верил, и не верил всему, что слышал дальше. Где правда, где выдумка, и зачем она, эта выдумка, нужна, кому?
Капитан спросил, кто из взрослых возглавлял нашу подпольную антисоветскую организацию?
- Подпольную?.. Антисоветскую?.. Организацию?..
- Да, подпольную, антисоветскую...
- Какую - "организацию"?.. Никакой организации не было!
- Как же - не было! Вы собирались, действовали по заранее выработанному плану, издавали нелегальный журнал, проповедовали антисоветские взгляды...