До встречи Ярцева с Крапивкой оставалось тридцать пять дней.
ГЛАВА ПЯТАЯ
После ночного дежурства к профессору пришла врач Баранова «поговорить о делах».
Войдя в кабинет Ярцева, она предварила разговор настороженным предупреждением: «В нашем коллективе творится что-то странное. Я не имею права молчать». Безбровое лицо Марии Ивановны слегка покраснело, короткие руки прятались в карманах халата.
— Я вам очень доверяю, Дмитрий Николаевич. — На ее лице истаяла робкая улыбка. — Вас это должно обеспокоить, ибо касается человека, которого вы опекаете.
Дмитрий Николаевич знал, что Мария Ивановна не отличалась тем, что именуется «остротой мысли». Так, рядовой врач. Но особа настырная. Своего не упустит.
— Говорите, — нехотя предложил он.
И Баранова стала рассказывать, как во время ее ночного дежурства Белокуров пожаловался на боль. Она взяла историю его болезни и ознакомилась с ней, чтобы понять, какую помощь следует оказать. Затем вернулась на пост и сделала запись о случившемся. Снова полистав страницы, она обнаружила в записях Ручьевой явную неточность.
— Вопреки установленному порядку Ручьева вносит самовольные исправления в историю болезни летчика Белокурова. Такой уважаемый человек, летчик, заслуживает самого внимательного отношения!
— А другие больные, не летчики, разве не заслуживают? — спросил Дмитрий Николаевич.
— Летчик — это… — Она еще больше зарделась. — Мы должны приложить все силы. А Ручьева нарушает принятую методику!
— Мария Ивановна, пожалуйста, спокойнее.
— Я волнуюсь!
— Тем более. Поберегите себя.
Что-то желчное, кляузное обозначилось в разговоре. Дмитрий Николаевич отвел взгляд. Ему захотелось встать и уйти, но настойчивость Барановой все равно не позволила бы сделать этого.
— Вам, конечно, нужны факты, — продолжала она. — Они есть. Причем неоспоримые! — Баранова вынула из папки историю болезни летчика и, открыв ее на странице, где лежала розовая закладка, почти шепотом сказала: — Дата процедуры не соответствует ангиограмме! Это подлог!
Дмитрий Николаевич прочитал записи Ручьевой. Стал рассматривать ангиограмму. Действительно, даты были разные.
— Расхождение очевидное, — согласился он.
— Надо реагировать! — настойчиво сказала Баранова.
— В каком смысле?
— Административном!
— Вы обратились не по адресу. Я не главный врач. Передайте вашу жалобу ему.
— А нужна ли огласка? Я хотела доверительно… Чтобы Ирина Евгеньевна впредь не подводила вас.
Ярцев посмотрел на Баранову:
— Вы очень предусмотрительны.
Она обиженно взглянула на Дмитрия Николаевича, аккуратно вложила закладку на прежнее место, словно боясь потерять главное доказательство вины Ручьевой, и пошла к двери.
У порога остановилась.
— Даже два человека могут одну истину понимать по-разному, — многозначительно заявила она.
— Смотря что считать истиной, — ответил Дмитрий Николаевич.
Баранова вышла, поспешно затворив дверь.
Дмитрий Николаевич рассеянно взглянул на часы — был полдень. Сейчас должна появиться сама Ручьева. Он обещал принять ее в двенадцать часов.
Обычно она легко и уверенно входила, будто всегда Была убеждена, что ее появлению рады.
Он вспомнил строки Уитмена и улыбнулся: «Молодые и старые женщины ходят по городу. Молодые женщины очень красивые. Но старые еще красивее».
Ручьева опаздывала.
«Странно… — подумал Дмитрий Николаевич. — Она всегда была аккуратна. Что могло случиться? Вряд ли Ручьева могла совершить столь необдуманный шаг. Столь очевидную ошибку. Нот, это что-то другое…»
В дверь наконец постучали.
— Войдите, — отозвался Дмитрий Николаевич.
Ручьева, шагнув в кабинет, развела руками:
— Извините, Дмитрий Николаевич. Электричка опоздала.
— Слушаю вас, Ирина Евгеньевна. Садитесь, пожалуйста.
— Дмитрий Николаевич, состояние Белокурова заставляет, как мне кажется, обсудить вопрос об операции, которую будут делать нейрохирурги. Я прошу вас принять участие и консилиуме. Когда вы располагаете временем?
Он полистал странички календаря.
— В пятницу или понедельник. Пожалуйста. Кстати, о Белокурове. Как случилось, что вы провели сеанс, не предусмотренный курсом лечения?
— Вы уже знаете? — удивилась Ручьева.
В ее глазах было детское изумление. Где уж с такой икренностью хитрить!
Дмитрий Николаевич вздохнул:
— Я очень сожалею, что вы не сообщили мне об этом.
— Я приходила, но в тот день вы были в операционной. Потом я плохо себя почувствовала и уехала.
— Вам следовало все-таки доложить.
— Но мне прежде всего хотелось поделиться с вами. Вы назначили встречу на сегодня. Я и пришла…
— Вас опередили.
Если бы Ярцев сказал, что эту информацию он получил от Барановой, она бы не поверила. Всегда при встрече с Ириной Евгеньевной Баранова была ласкова и приветлива.
— Я не хотела скрывать. Поверьте, не хотела. Так случилось, Дмитрий Николаевич! И сегодня опоздала… Опять все нескладно!
— Что с вами, Ирина Евгеньевна? — Дмитрий Николаевич почувствовал, как она волнуется. — Разве вы живете за городом?
— Теперь да.
В ее глазах Ярцев увидел смущение, растерянность.
И, странное дело, Дмитрию Николаевичу явно послышался грохот мчащейся электрички. «Значит, действительно что-то изменилось в ее жизни, — подумал он. — Что-то с семьей?»
Дмитрий Николаевич напомнил:
— Десятого вы проводили третий сеанс.
— Эта дата соответствует графику, — подтвердила Ручьева. — Белокуров был подвергнут воздействию лазера. Об этом есть запись в истории болезни.
— Но ангиограммы нет. Отсутствует важное звено в процессе лечения. Четырнадцатого вы провели очередной сеанс, хотя по графику он был запланирован только на двадцатое. На ангиограмме автоматически отбивается дата. Вы, наверное, про это забыли и, возможно, по рассеянности приложили ангиограмму, полученную четырнадцатого, к записям о сеансе, который был десятого.
Ручьева ответила не сразу.
— Самое удивительное, Дмитрий Николаевич, что я и сейчас не вспомнила про дату.
— О чем вы хотели сказать позавчера, когда искали меня?
— Я хотела сообщить, что провела внеочередной сеанс, потому что предыдущий оказался неполноценным. Значит, меня обвиняют в подлоге? — спросила Ручьева.
— Воздержитесь, пожалуйста, от торопливых выводов. Как все случилось? Объясните.
Ручьева поднялась с кресла и прошлась по кабинету. Затем вернулась к столу:
— Я поняла вас так. Вы просите дать объяснение. Тем самым вы позволяете мне высказать свою позицию. Я не ошиблась?
— Нет, не ошиблись.
— Я думаю, что пределы моей вины вы толкуете значительно шире, нежели они есть на самом деле. Десятого я не сумела четко зафиксировать пораженный участок. Поэтому провела с Белокуровым повторный сеанс, показания которого имели для меня большое значение. Я готова нести всю полноту ответственности за него.
— Я вас верно понял: сеанс нужен был вам, врачу?
— Да, Дмитрий Николаевич, мне, врачу. Но в конечном итоге — больному.
— Врачебная этика ставит больного в привилегированное положение, — сказал Дмитрий Николаевич.
Ручьева встрепенулась:
— Разве есть доказательства причиненного мной вреда?
— Пока нет, — отозвался Дмитрий Николаевич.
Ирина Евгеньевна посмотрела на него внимательно и заговорила о том, что само понятие «эксперимент» содержит в себе элементы риска и что ее уверенность в безопасности больного может быть поколеблена непредвиденной случайностью. Входя в операционную, каждый хирург всегда помнит об этом.
— А то, что я была тогда расстроена, — Ручьева пожала плечами, — это мое. Личное. И оно не коснулось жизни летчика Белокурова. Помните, вы когда-то сказали — горе тому врачу, чьи слезы увидит больной. Десятого Белокуров моих слез не увидел.
Дмитрий Николаевич тихо спросил: