В течение следующих двух часов Хетта как автомат делала все, что требовалось. Ощущение, что кошмар длится, не покидало ее. Она, как во сне, чайник за чайником кипятила воду, обмывала раны, рвала на бинты куски ткани, даже помогла закрепить сломанные кости ног и наложить шины. Она с ложки поила раненых водой и бульоном, прикладывала смоченные в ледяной воде тряпки к пылающим лбам и удалила две застрявшие пули. Она умела врачевать огнестрельные ранения и повреждения, нанесенные дикими зверями, не испытывая дурноты.
И только когда все раненые были обихожены, а капитан сидел на кухне, сняв мундир и она обрабатывала его руку, чувства вернулись к ней. Ей захотелось остаться немой навсегда. Алексу она отвечала лишь кивками и при необходимости одним-двумя словами. Он говорил по-голландски, запинаясь, она отвечала ему на том же языке. И ни разу не взглянула на него.
Сейчас он сидел у стола, держа миску с водой. В этом не было необходимости, она справилась бы и без него, и его присутствие злило ее. Тут она и осознала, что к ней возвращаются чувства: боль и отчаяние.
– Нужно отдать должное знаниям этих людей, – утомленно произнес капитан. – Лечебные снадобья и таинственные приемы врачевания! В нашей деревне жила старуха, которая могла вылечить почти любую хворь. Бог знает, что она прикладывала к ранам, но это помогало. Кое-кто называл ее ведьмой.
– Я бы посидел спокойно, – резко сказал Алекс. – Вы плохо выглядите.
– Ну, эту-то нельзя назвать ведьмой. Она вполне по-земному привлекательна для тех, кто любит дикарок.
– Держите свои замечания при себе. Они очень бестактны.
Светлые брови капитана удивленно поползли вверх:
– Так-так! До меня сразу не дошло, что в тот раз вы нашли здесь не только укрытие.
Алекс вскочил на ноги, расплескав по столу воду, и со стуком поставил миску.
– Хватит, черт возьми! Мисс Майбург очень хорошо понимает английский язык.
Капитан посмотрел на нее, и в его светлых глазах мелькнул злой огонек.
– Понятно. Тогда почему же вы не отвечали мне, когда я говорил с вами? – спросил он.
Ее начала бить дрожь. Он напомнил ей того темноволосого человека, который был вместе с Алексом в тот раз. То же высокомерие, та же насмешливая улыбка, мягкий голос. Высоко подняв голову, она сказала по-английски:
– Если бы я с оружием ворвалась в ваш дом и кричала на вас по-голландски, вряд ли вы ответили бы мне.
Мужчина долго смотрел на нее, потом чуть кивнул:
– Вы правы, прошу прощения. Вы были очень добры, и я гость в вашем доме, естественно нежеланный, но все же гость. – Он встал, осторожно накинул на плечи мундир. – Не найдется ли у вас комнаты, где мы с лейтенантом Расселом могли бы немного поспать?
Она была так возмущена, так кипела негодованием на его слова, была так потрясена тем, как Алекс защитил ее, что не могла говорить. Взяв миску с водой и окровавленные бинты, она рукой указала на комнату Франца и пошла к двери, ведущей во двор. Не успела она ступить наружу, как из темноты перед ней выросли два человека с винтовками. Увидев, кто это, они улыбнулись и опустили оружие.
– Извините, мисс, бдительность не бывает лишней.
Свернув за угол дома, она вылила воду и бросила грязные тряпки на кучу всякого хлама, и тут она увидела солдат у своего коровника, желтый свет, льющийся из двери, ярко освещал их. Они были повсюду. Слава Богу, Франц и Пит уехали только вчера. Они не вернутся так быстро.
Она немного постояла в темноте. Темнота этой ночи казалась ей схожей с ее собственной слепотой, из-за которой она поверила его словам. Темнота этой ночи была такой же глубокой, как пропасть, в которую она упала как только распахнулась дверь в ее жилище. Отсюда начиналось кукурузное поле, где она была обманута своими собственными представлениями о человеке, который теперь появился на ее пороге с револьвером.
Она не сразу вернулась в дом, а сначала долго молилась. Ей казалось немыслимым произнести слова молитвы в своей комнате, зная, что под этой крышей находятся те, кто вломился силой и запер ее деда – старика – в сарае.
Когда она вошла на кухню, там было пусто. Она прибрала помещение, подбросила в огонь несколько поленьев и села в кресло-качалку. О том, чтобы пойти лечь, не могло быть и речи, поэтому она распустила волосы, взяла толстую шаль и укуталась ею. Потом прикрутила огонь в лампе и стала тихонько покачиваться в кресле, которое Упа сделал для ее бабушки. Ее мысли были безумны и печальны, разрывали ее на части… но не покидали ее.
Она сидела так очень долго, пока не уловила какое-то легкое движение у себя за спиной. Она замерла, зная, что это он пришел из комнаты Франца и встал у стола. Она сжала руки на коленях так, что заломило пальцы. Движения качалки замедлились, потом и вовсе прекратились. Но она не отрывала взгляда от огня.
– Я ждал, пока он заснет, и вот я здесь, но у меня нет нужных слов.
Сердце пульсировало у нее в горле. Отблески пламени дрожали на ресницах. В комнате стояла тишина, какая бывает в сумерках на холмах. Но уже собиралась буря, и ее предвестником было биение сердца Хетты.
Раздался скрип кожи – он встал рядом с ней. Она могла видеть сияющие ботинки, бриджи цвета хаки, медные пуговицы мундира… но вверх не взглянула. Буря приближалась, и темные тучи застилали ей взор.
– С того самого дня, как я уехал, я не думал ни о чем, кроме возвращения. Откуда… откуда я мог знать, что все произойдет именно так?
Теперь она подняла взгляд, но видела Алекса только глазами, а не сердцем. Вот он стоит в ее кухне, свет пламени выхватывает четкую линию подбородка, выдающего наследственную гордость. Стоит прямо, на нем военная форма великой империи: Он – один из ненавистных англичан… враг. Кресло бешено закачалось, когда она вскочила и встала перед ним.
– Я принадлежу к бурам, – крикнула она. – Говори по-голландски.
Он резко вздохнул:
– Если ты этого хочешь.
– Чего я хочу, так это чтобы ты ушел… ушел!
Она попятилась, когда он двинулся к ней.
– Хетта… пожалуйста… у нас не было выбора. Люди умирали. Ты видела их… ты знаешь, что это правда.
– Нет. От тебя я правды не слышала. Все, что ты говорил, было ложью.
Он быстро шагнул вперед и схватил ее за руку, но она вырвалась, оставив у него в руках шаль. Быстрым движением отшвырнув ее, он пошел за Хеттой, пока между ними не оказался стол.
– Я никогда не лгал тебе.
Она заметила, как часто поднималась и опускалась его грудь, и поняла, что он разгневан. Это разожгло ее собственную ярость.
– Нет… лгал. Ты сказал, что англичане не отберут наше хозяйство, но они пришли. Они пришли сегодня.
– Мы не отобрали у вас хозяйство.
– Они стоят там, на улице, с оружием… они повсюду, – она метнула на него взгляд. – Они забрали лошадей, взломали бочки с яблоками. Они следят за каждым моим движением.
Он сбился на английский:
– Сегодня днем на нас напали. Нам приходится быть настороже.
– Говори по-голландски! – приказала она, пряча слезы. – В моем доме ты будешь говорить по-голландски.
– Я буду говорить на любом языке, лишь бы ты выслушала меня!
Он снова попытался подойти к ней, но она зашла за кресло-качалку, используя его как преграду. Буря нарастала в ней.
– Я больше не буду тебя слушать.
Он вырвал у нее кресло и отбросил его в сторону.
– Ты выслушаешь.
Оставшись без защиты, она начала отступать, пока не уперлась в буфет. Алекс встал перед ней. От его близости внутри нее засверкали молнии и ударил гром.
– Ты думаешь, мне было легко прийти сюда, зная, какую рану это нанесет тебе? – мрачно спросил он. – Я бы все отдал… все… но у меня не было выбора.
Борясь против собственной беспомощности, она пошла в атаку:
– Упа – глава моей семьи, а вы заперли его в сарае, как скотину. Он старик и очень гордый. Ты такой же, как другие.
Он порывисто схватил ее за руки своими дрожащими руками.
– Ты видела, что мы были вынуждены так поступить. Для его же блага. – Буря, сотрясавшая Алекса, была такой же сильной, как и ее. Он встряхнул Хетту. – Чего ты хочешь? Я тоже был заперт, как скотина. Ты думаешь, у меня нет гордости? Когда я прятался в коровнике, ты думаешь, я не чувствовал себя животным, загнанным охотниками? Я всю жизнь живу с чувством вины. Ты хочешь наказать меня еще сильнее… ты этого хочешь?