В палате было чисто и уютно. Кровать Назарова стояла у окна. Он лежал и о чем-то думал, уставившись в потолок.
— Здравствуй, Григорий Иванович, — негромко сказал Щербак.
— Здорово, Алексей, — не двигаясь, ответил Назаров. — Вот и ты меня навестил. Садись, располагайся. Давно не толковал с тобой.
— Живой, значит? — зачем-то спросил Алексей.
— Пока живой.
— Не люблю болеть, — признался Алексей.
— А кто любит? Кому нужен конфликт с медициной?
— Некоторым нравится.
— Так те больше притворяются. И от этого притворства рано помирают. Мы с тобой другие — долго жить будем, Алеша.
— Домой скоро?
— Обещают. Надоело здесь. Скучно.
— Но и «ремонт» необходим.
— На капитальный я б с удовольствием. Я так и сказал профессору, Алеша.
— Посмеялся небось он?
— Да нет. Откровенный мужик. Сказал мне: «Я, знаете ли, хитрый старик. У меня самого лечение особое. Я у гомеопатов лечусь». А мне другое лекарство прописал — покой.
— Покой тебе, Григорий Иванович, не помешает. Это уж точно. Успеешь свое наверстать.
— Ладно. Расскажи, как живешь? Что нового?
Щербак опечалился — очень уж врать не хотелось. И, вздохнув, сказал:
— Да что у нас нового, Григорий Иванович? Сам знаешь, работаем. И все тут. Один день поспокойнее, другой похуже. Так и живем.
— Что же ты ни разу ко мне не выбрался? А? Все-таки в товарищах давно ходим.
— Собирался…
— Сам видишь, какой я. И скучно мне.
— Понимаю, что плохо, — тихо сказал Щербак. — Я все понимаю. Забот было много.
— Заботы всегда будут, Алеша. А болеем мы, к счастью, не каждый день. С планом все нормально?
— Работать не разучились, Григорий Иванович, — с деликатной застенчивостью отозвался Щербак. — Нормально работаем.
— Кто знает? Отсюда мне не видно. Накапай мне из розовой посудины пятнадцать капель — пора лечиться.
Алексей долго, с терпеливым старанием отсчитывал капли в мензурку, как будто от его аккуратности зависела жизнь Назарова, и, поймав себя на мысли, что просто тянет время, огорчился. «Не умею притворяться», — тоскливо подумал он, протянув лекарство товарищу.
Тот выпил и сказал:
— Вот так каждые три часа. Что еще поведаешь про свои дела? Что-то ты сегодня не очень разговорчивый, Алеша.
— Сам знаешь, Григорий Иванович, в больнице особый разговор.
— Это ты верно сказал. И я вот историю одну слышал. Как-то заболел старик Рокфеллер, и, чтобы, значит, он поменьше волновался, ему газетку специальную печатали. Разумеется, в одном экземпляре. Мол, доходы в безопасности, рабочий класс не бастует и все в таком роде.
— Неплохо придумали, — сказал Щербак, с тревогой оглядываясь по сторонам.
— Догадливый ты у меня. Газетку уже ищешь, — вздохнул Назаров. — В тумбочке она. Достань.
Алексей заметил, что Назаров оставался спокойным, словно уже давно привык ко всем новостям, а глаза его смотрели из-под густых и лохматых бровей сумрачно, недовольно, точно уличали товарища во лжи. Когда Щербак вытащил газету, сердце его защемило — он узнал статью с крикливым заголовком «Авария» и теперь сидел молча, проклиная себя и все на свете: «Эх, несмышленыш! По глупости решил, что обведу его вокруг пальца. Гриша всех нас, вместе взятых, насквозь видит».
— Кто передал? — глухо спросил Алексей.
— Тут от скуки даже рецепты читать начал, а газетки кочуют из палаты в палату.
— Значит, обо всем уже давно известно?
— Со вчерашнего дня. А статейка жидкая. Валяй сам — все по порядку.
— Долгий это разговор.
— Убытки подсчитали? Небось на миллион нарвались?
— Почти миллион.
— Должно быть, и следователь вокруг тебя уже топчется?
— Допрашивает.
— Тебе, Алексей, в священники подаваться нельзя. Плохо утешать умеешь. Рассказывай.
Может быть, душевная тоска оказалась сильнее тревоги за больного человека, а может, Алексей просто не верил в страх перед сердечными болезнями, неподвластную силу которых ему еще не довелось испытать на себе, только он в глубокой печали обо всем рассказал Назарову.
— Теперь вот жду суда, — закончил Алексей.
— У тебя еще будет, а надо мной суд состоялся. Сейчас, когда ты толковал про беду.
— Ты-то, Григорий Иванович, при чем здесь?
— Кто Бурцеву пост главного инженера доверил? Ты или я?
— Человек он у нас новый…
— Но я-то старый! — перебил с возмущением Назаров, разом забыв про свою болезнь. — Я на эту должность прочил Мягкова — мне не утвердили. Разве можно было перетягу ставить? Ты куда смотрел? Русло широкое, огромный напор пыжа.