Щербак осторожно откашлялся и закрыл глаза.
Бурцев почувствовал теплоту облегчения, и ему захотелось встать, пройти через весь зал и молча пожать руку прокурору.
Старый технорук был во власти тяжелых раздумий.
Лужин посмотрел на защитника, руки которого таинственно гладили записную книжку, словно в ней были собраны драгоценные слова защиты.
— Подсудимый Щербак! — услышал Алексей голос судьи и весь сжался, напрягаясь, точно от ожидаемой боли. — Вам предоставляется слово для защитительной речи.
Алексей поднял голову и с достоинством встал.
— Я отказываюсь от защитительной речи, — сказал он.
Потом слово получил адвокат Каныгина. Он встал, тонкий, толстогубый, чуть забавный на вид, и заговорил быстро, с хорошим темпераментом и присущим моменту волнением. В своей психологической дуэли с прокурором он подбадривал себя стремительными движениями рук, и эти простые жесты делали его похожим на большого и обиженного мальчика, который хочет разбиться в лепешку, но доказать, что он прав. Адвокат отдал должное ораторскому мастерству обвинителя и по этому поводу вспомнил древних. Он отметил, что прокурор говорил убедительно, но о другом, не о том, что волнует подсудимых и чем озабочен суд. Затем адвокат логично доказал, что эксперт был нетверд в своих выводах и даже заключение сопроводил многими оговорками, которые лишили его необходимой авторитетности. После этого он принялся доказывать невиновность своего подзащитного.
Адвокат закончил речь, выразив уверенность в том, что суд не допустит несправедливости, не вынесет обвинительного приговора старому техноруку, всю жизнь отдавшему сплавному делу, и оправдает его.
Градова предоставила последнее слово Щербаку.
Алексей встал, потер рукой переносицу.
— В последнем слове обычно принято обращаться к суду с просьбой. У меня нет таких просьб.
За ним поднялся Каныгин. Положив тяжелые кряжистые кулаки на барьер, он сказал с сердитой гордостью:
— Последнее слово у покойников бывает. А я жив и жить буду.
Садясь на место, Каныгин перехватил ободряющий взгляд своего адвоката.
Выслушав подсудимых, суд тут же удалился в совещательную комнату для вынесения приговора.
Три года тюремного заключения… И по всем правилам арифметики выходило, что приговор вычеркнет из жизни Алексея тысячу девяносто пять дней. И кто знает, может, с этой поры пойдет у него одно вычитание. Горе не ведает плюсов. Это всегда потеря…
Алексей заметил, что, перед тем как уйти в совещательную комнату, Градова, собрав бумаги с судейского стола, посмотрела на него. Он уловил неторопливое движение ее рук, усталость красивого лица, но ничего не смог прочесть в ее взгляде: ни сочувствия, ни осуждения, ни протеста.
Как это много — тысяча девяносто пять дней!
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Алексей ехал в автобусе по городу и смотрел в окно, разглядывая улицы и тут же забывая о них, — он думал в это время о своем доме. Алексей давно проехал гостиницу, но не заметил этого и опомнился, когда услышал рев авиационных двигателей.
Здесь, в аэропорту, заканчивался маршрут автобуса. Алексей вышел из машины и, ругнув себя за легкомысленную экскурсию, направился к остановке, где была посадка на обратный рейс.
Рядом в палатке продавали апельсины. Неожиданно очередь зашумела, засуетилась.
Алексей остановился.
Какой-то летчик с независимым видом стоял у прилавка. Одна из женщин, энергично жестикулируя, отчитывала его:
— Если все будут лезть без очереди, апельсинов не хватит.
— Девушка, мне килограммчика три, — сказал летчик кудрявой продавщице.
— Не имеете права! — крикнула женщина.
— Пока я буду стоять в очереди, никто из вас не улетит. Поэтому вашу тревогу объявляю ложной и прошу всех соблюдать порядок. — Летчик повернулся к очереди и вежливо козырнул.