И от тяжелой, злобной одышки туго натягивалась на мягком животе Ивана Евграфовича старинная часовая цепочка. Потом, отдышавшись, он еще долго жаловался на потравы, порубки и другие крупные и мелкие неприятности, то и дело устраиваемые мужиками. Но обиднее всех этих неприятностей была, все-таки, злокозненная плотва.
-- И в такой пруд, а? Ведь не пруд, а золото. Лучше бы щук напустили... Разве щука может столько навредить, а?
Студент слушал и сочувственно кивал головою. Он не мог считать, как Иван Евграфович, во всем виноватыми одних только мужиков, но и ему было жалко и испорченного плотвою пруда, и еще чего-то, что незримо, но упорно уходит в небытие в связи с потравами, плотвой и всякими мелкими обидами.
Каждый день, едва вечерело, студент отвязывал лодку, и весело побрякивала стальная цепь. Из цветника приходила Женя, обеими руками прижимая к радостной груди сноп левкоев, резеды и львиного зева. На мгновение останавливалась на площадке беседки, над лодкой, -- и студент, уже сидя на веслах и подгоняя к площадке приподнявшуюся корму, видел, замирая, молодое тело, окутанное тонким бумажным платьем, цветные, с черными стрелками чулки под короткой юбкой. Потом, вместе со звенящим смехом, пахучим дождем падали в лодку цветы, скрипела ступенька под высоким английским каблучком и разбегались беспокойные круги от закачавшейся лодки.
-- Плывем?
Студент молчал и только смотрел вопросительно, пока Женя наскоро оправляла платье, не заботясь о том, что слишком видны черные стрелки, и подбирала рассыпанные цветы.
-- Ну, что же вы? Туда, конечно... В наше царство!
Неспешно отходила назад беседка, но плененные запахи цветника оставались в лодке, ласкали дыхание. И студент греб сильно, но бережно, чтобы не потревожить девушку неловким движением.
Их царство -- по ту сторону пруда, где под нависшими ветвями ракитника белеют водяные лилии, где совсем пустынно и где живут и наслаждаются цветами и вечером только они -- двое.
Двое. Так было в конце мая, когда зародилось лето, и весь июнь, когда оно медленно зрело, теплое и страстное. И в июле между ними двумя окрепло третье, зародившееся вместе с летом, -- любовь.
Все дольше и дольше оставались в своем царстве, и тихо говорили или подолгу молчали, слушая тишину, -- и однажды, поздним темным вечером с красными зарницами, студент сполз на коленях со своей скамейки у весел и так, на коленях, долго и умиленно целовал покорные руки девушки, -- а потом как-то сами собою встретились губы и замерли.
-- Женя моя! Милая моя Женя!
Пахли рассыпанные цветы так сильно, что от их запаха -- а, может быть, и от любви -- кружилась и затуманивалась голова. Светились в тени берега любопытствующие и сочувственные белые лилии.
Когда возвращались домой и уже скрипели подошвами по дорожке цветника, Женя зашептала:
-- Не надо ничего им говорить. Ты понимаешь?
Студент замедлил шаги, придерживая под руку девушку, как хрупкую куколку, вспомнил натянутую цепочку Ивана Евграфовича и мать, похожую на бесплодную смоковницу, -- и согласился.
-- Мы ничего худого не сделали. Но если ты так хочешь -- не надо.
И так до поздней осени, когда кончались кондиции студента, и надо было уезжать в далекий город, любили друг друга тайно, но не делали худого: только затуманивали мысли поцелуями и подолгу всматривались в глаза, читая в них все те же и вечно новые признания. Как будто тихий и чистый пруд сам оберегал заботливо их тихую и чистую любовь.
Эта любовь от самого начала была связана с шелестом разбегающейся волны, с тенями густого ракитника, с белыми лилиями и с круглыми всплесками играющей рыбы на закате. И оба, студент и девушка, смотрели на подошедшую зиму, как на что-то пустое и темное, как на сон без сновидений, после которого придет утро -- новая светлая весна. Так же будут тогда пахнуть цветы, и бледно мерцать лилии и золотисто сверкать играющая рыба.
Там, в доме, давно уже догадывались. Но Иван Евграфович сидел с удочкой в беседке и не хотел вмешиваться, а бесплодная мать развешивала масло и потихонечку, нудно, жаловалась, шевеля бледными губами. И, думая вслух, горевала, что теперь все хотят жить сами по себе и ни о чем не спрашивают старших.
Студент говорил девушке перед отъездом:
-- Хорошо, что до сих пор мы все оставили втайне. Теперь уеду и буду работать. Думать о тебе и работать. И если оставят при университете, -- а, конечно, оставят, -- вернусь сюда ранней весной, приду к ним вместе с тобой, рука об руку, и скажу: -- Вот моя невеста, моя жена. Мы любим.
Погустел и сделался холодным вечерний туман на пруде, и плавали по серой воде размокшие желтые листья. Слабо пахли последние, холодные цветы с цветнике, но любовь была прежняя: глубокая, тихая и большая.