лись в объятия вчерашнего врага - домартов-
ского мелкого мещанства - вдруг испугавшись
осуществления того, за что они боролись в тече-
ние сорока лет, испугавшись ответственной ми-
нуты, когда они должны были творить, а не на-
падать на существующее, - душа партии угас-
ла. Здесь - впервые! - отделились друг от дру-
га марксизм и социализм, классовая теория
и народный инстинкт. Относительную чест-
ность проявили только спартаковцы^. Более
умные потеряли веру в догму, но не нашли еще
в себе мужества порвать с ней. И мы видели ра-
бочий люд, отщепленный в своем сознании от
народа, благодаря нескольким вколоченным
в его мозги положениям и понятиям, видели
вождей, которые изменили своему знамени,
и их армию, продолжавшую свой путь вперед,
спотыкаясь, без предводителей. На их умствен-
ном горизонте была книга, которую они никогда
не читали, а их вожди, по своей ограниченнос-
18
ти, никогда не понимали. Победителем в рево-
люции никогда не бывает отдельный класс -
1789 год был ложно понят, буржуазия - это
только слово, - а увлечь всех вперед может
только кровь, только идея, ставшая телом и ду-
хом. Это приходится постоянно повторять. Лю-
ди 1789 года называли себя буржуазией, однако
всякий истинный француз был и остается и сего-
дня буржуа. Каждый истинный немец - рабо-
чий. Таков стиль его жизни. У марксистов
власть была в руках, но они добровольно отказа-
лись от нее; восстание произошло, по их убежде-
нию, слишком поздно. Оно было ошибкой.
IV
Понимаем ли мы вообще что-нибудь в револю-
ции? Когда Бакунин^ хотел завершить мятеж
в Дрездене преданием огню всех общественных
зданий и наткнулся на сопротивление, он за-
явил, что <немцы слишком глупы для этого>,
и пошел своим путем. Неописуемое безобразие
ноябрьских дней беспримерно. Ни одного вели-
чественного момента, ничего воодушевляюще-
го; ни одного крупного человека, ни одного ис-
торически значительного слова, ни одного
дерзновенного преступления. Все запечатлено
здесь лишь отвратительным ничтожеством
и нищетой духа. Нет, мы не революционеры.
Никакая нужда, никакая пресса, никакая пар-
тия не в состоянии вызвать революционную бу-
рю, равную по мощи подъемам 1813, 1870
и 1914 годам. За исключением нескольких ду-
раков и выскочек, революция производила на
19
всех впечатление сумасшедшего дома, быть мо-
жет, сильнее всего на самих социалистических
вождей. Это беспримерно: они внезапно обрели
власть, к которой стремились в течение сорока
лет, и приняли ее как несчастье. Те самые сол-
даты, которые под черно-бело-красными зна-
менами четыре года сражались как герои,
под красным стягом не проявили никакой во-
ли, никакой отваги, ничего не сотворили. Рево-
люция не дала своим сторонникам истинного
мужества, а отняла его у них.
Классическая страна западноевропейских ре-
волюций - Франция. Звонкие слова, потоки
крови на панели, la sainte guillotine*, жуткие
ночные пожары, торжественная смерть на бар-
рикаде, оргии беснующейся толпы - все это со-
ответствует садистскому духу этой расы. Все, что
в области символических слов и действий состав-
ляет революцию во всей ее полноте, идет из Па-
рижа, и мы ему только плохо подражаем. Что та-
кое пролетарское восстание под дулами вражес-
ких пушек, французы нам показали уже в 1871
году^. Это произойдет, вероятно, еще не раз.
Англичанин стремится убедить внутреннего
врага в слабости его позиции. Если это ему не
удается, он спокойно берется за саблю и револь-
вер и подчиняет себе своего противника без ре-
волюционной мелодрамы. Он рубит голову сво-
ему королю, потому что он инстинктивно чувст-
вует необходимость этого символа; для него это
проповедь без слов. Француз же поступает так
ради реванша, из любви к кровавым сценам. Он
*Святая гильотина (фр.).
20
щекочет себе нервы сознанием, что это именно
королевская голова. Ибо без человеческих го-
лов, нанизанных на колья, аристократов, вися-
щих на фонарях и священников, зарезанных