Однако кроме того с 1701 года целое государство называлось "Пруссия" — государство, которому сначала вовсе не принадлежала Западная Пруссия и для которого Восточная Пруссия всегда оставалась отдаленной окраинной провинцией; его центр был где-то совершенно в другом месте. Это было вторым превращением значения слова: из обозначения местности и племени — причем для запутывания ситуации слово в этом значении всегда оставалось в использовании — оно стало названием государства. "Пруссаками" стали отныне не только жители Восточной и Западной Пруссии, но еще и Бранденбурга, Померании и Силезии, а также Рейнских земель, Вестфалии и мало-помалу более чем двух третей всей Германии, не говоря уже о жителях польского Позена и датского Северного Шлезвига: если кратко, то все подданные нового государства Гогенцоллернов, которое в 1701 году появилось как самостоятельная европейская держава, и которое в течение последующих 170 лет неожиданным образом расширилось во всех направлениях.
Это наименование поразительно и требует разъяснения. Гогенцоллерны не происходили из местности Пруссия, они были южно-немецким родом, и жили они не в Кёнигсберге, а в Берлине или в Потсдаме. Центральной землей их государства никогда не была бывшая Пруссия, это было и всегда оставалось маркграфство Бранденбург. Почему же они назвали свое государство Пруссия? Почему не Бранденбург? Для этого у них были веские основания, и эти основания простираются глубоко в прусскую предысторию. Без этих познаний их невозможно понять.
Эта предыстория, как уже сказано, очень долгая, более половины тысячелетия, и её нелегко рассказать вкратце. Но мы попробуем это сделать. Если стремиться к успеху, то нам не следует погружаться в частности, а нужно рассматривать историю как историю Земли, которая читается по отложениям породы. Когда мы сделаем это, то мы сразу увидим три исторических пласта.
Самый древний — назовем это Древней Историей Пруссии — это история колонизации; история основания, расцвета и упадка двух немецких колоний, Асканийской колонии в Бранденбурге и Орденской колонии в Пруссии. Эта история начинается в 12-м и в 13-м веках, а в 14-м и в 15-м подходит к концу, без какого-либо намека на будущее великое государство Пруссия на горизонте. И все же эта колониальная история является историей коренной Пруссии. Еще не государство, но характерная для более поздней Пруссии структура населения и общества формируется уже здесь и вплоть до 20-го столетия в основном сохраняется такой, какой сформировалась в это древнее время.
Государство возникнет лишь тогда, когда обе эти области встанут под одну власть. Этот процесс слияния "Пруссии" и "Бранденбурга" образует собственно Предысторию Пруссии, второй, немного более молодой исторический слой. С другой стороны, она заполняет почти два столетия, и это более не колониальная история, а династическая история, история князей, а точнее — история определенного княжеского дома: Гогенцоллернов. Гогенцоллерны появились в маркграфстве Бранденбург лишь в начале 15-го века, в Восточной Пруссии спустя еще столетие. С предшествовавшей историей колонизации они не имели ничего общего, и их появление в обоих землях было прежде всего в некотором роде случайным. Впрочем, это не та же самая линия рода, которая в 1417 году получила от немецкого императора во владение Маркграфство Бранденбург, а в 1525 году от польского короля — Герцогство Пруссия. Однако Гогенцоллерны проявили себя как упорный, целеустремленный род с явными устремлениями в политике наследования и родовой власти, фамильных владений и фамильной власти. В 1618 году после множества политических браков, договоров о наследовании и совместном владении этот род настолько расширился, что фамильные владения стали объединенными в одних руках, область владений удвоилась. Тем самым определенно возник зародыш государства, которое появилось на свет 83 года спустя.
Эти 83 года, самый недавний и последний слой прусской Предыстории, можно назвать — в противоположность к Древней Истории и к Предыстории — Историей Зарождения прусского государства. Она не является больше только лишь династической историей семей и наследований, это уже история государства, и ее выдающаяся фигура, Великий Курфюрст Фридрих Вильгельм, впервые правит преимущественно в соответствии с соображениями государственного благоразумия, и такой подход будет затем в течение столетия определять поразительные деяния и действия нового великого государства.
Посмотрим теперь на три слоя прусской Предыстории несколько ближе. Первый и самый отдаленный — как уже было сказано — это история колонизации, а точнее: фрагмент из нее, ведь в историю немецкой колонизации востока в позднем средневековье попадают также и области, никогда не принадлежавшие Пруссии, как например Саксония и Мекленбург, или отошедшие к Пруссии лишь гораздо позже, как Гольштейн. Но четыре основных земли позднейшей Пруссии — Бранденбург, Померания, Силезия и собственно "Пруссия" — полностью подходят для иллюстрации того, насколько разнообразны были процессы, которые собраны под общим определением "Немецкая колонизация востока", и насколько разнообразны были также их результаты.
Колонизация — это всегда агрессия, покорение более слабых народов и цивилизаций более сильными. Это также всегда прогресс, а именно потому, что более слабая и примитивная цивилизация уступает более сильной и более развитой. Она также всегда является смесью Зла и Добра, и суждение о ней всегда зависит от того, преобладает ли Добро над Злом.
Естественно, лучше всего, когда прогресс достигается без колонизации, когда народы по собственной воле склоняются к более развитой чуждой цивилизации, как например это сделала Япония в новейшие времена. Подобное происходило также в европейские средние века. Японией тогдашних времен колонизации была Польша, уже с 10 века, почти как и Германия, по своей воле ставшая христианским королевством. Богемия и Венгрия, страны несколько более молодых корон Венцеля и Штефана, избегли колонизации принятием христианства и христианской высшей цивилизации. На этом восточноевропейском барьере в определенном смысле разбилась волна немецкой колонизации, которая всегда проходила под флагом распространения христианства. Здесь же им было нечего добиваться. Их объектом (а также их жертвой) были малые, более слабые, "недоразвитые" (то есть языческие) племена между Германией и Польшей. В 12-м и 13-м веках немецкие монахи, рыцари и крестьяне принесли им христианство и "культуру" — одновременно с миграцией и чужеземным господством. Это нигде не происходило бескровно.
Однако все же имеются существенные различия в степени этих процессов. Мы можем отчетливо различить три типа.
Мягче всего происходила христианизация и колонизация в Померании и Силезии, в областях, которые уже до прихода немцев были склонены к христианству. Их славянские племенные князья (в Силезии часто польского происхождения) большей частью уже были христианами, которые владычествовали над языческими подданными, а для укрепления своей власти призывали в свои земли немецких монахов и поселенцев, в качестве своего рода помощников в развитии. Нельзя сказать, что эти немцы не проявили себя такими помощниками. Нельзя также отрицать, что вследствие помощи в развитии земля часто забиралась, а население насильно крестилось. Часто также они приходили чаще, чем их призывали, и еще больше приходило после этого. Это естественно вызывало сопротивление и кровопролитие, однако собственно военного покорения в Силезии и в Померании не было. Германизация этих стран происходила постепенно путем мирного смешения пришельцев с коренными жителями. Нельзя представлять себе также так, что пришедший немецкий помещик запросто устанавливал себя как верхний класс по отношению к оседлой славянской крестьянской прослойке, как это было в Курляндии, Лифляндии и в Эстляндии. В Померании и в Силезии была смесь из всех ступеней феодальной пирамиды общества, начиная от княжеских родов, включая помещиков и так вплоть до крестьян. Этот процесс продолжался в течение столетий. Немецкий язык и превосходящая христианская цивилизация, которую принесли с собой немцы, постепенно укоренялись во всем обществе, однако курносые носы юнкерских семей и множество благородных имен, оканчивавшихся на славянские "-ов" или "-иц", все еще указывали на славянское происхождение правящих слоев. Не было никакой речи об истреблении, не говоря уже о покорении туземцев; скорее речь идет о внедрении, которое незаметно заключено в миграции.