О новом короле Фридрихе Вильгельме IV Гейне — отнюдь не друг Пруссии, как мы видели — написал стихи с дружеской иронией:
Мне симпатичен этот король;
Я полагаю, мы немного похожи.
Возвышенная душа, множество талантов.
Даже я был бы худшим правителем.
Отнюдь не плохая характеристика. Возвышенной душой со множеством талантов Фридрих Вильгельм IV действительно был, особенно он отличался талантом оратора, которым он широко пользовался. Его отец никогда не держал публичную речь и в частных разговорах самое большее выдавливал из себя лишь инфинитивы и обрывки фраз ("Уже все понял. Мне досадно"). Его сын поразил своих подданных сразу при вступлении на трон длинной проповеднической речью и потом еще раз при коронации, и еще позже при всякой представлявшейся возможности. Он желал быть "близким к народу" монархом, однако в то же время он был, причем больше, чем его прозаический отец, преисполнен мистико-романтическим представлением своего божеского избранничества и прямо-таки оскорбительным нерасположением к современному конституционализму, о котором он при случае заметил, что его основы повсюду в Европе "унавожены потоками крови. В Германии лишь существование союза Австрии и Пруссии удерживает дикого зверя в клетке, где он скалит свои зубы".
Но когда из таких резких слов делают заключение, что это был жестокий деспот, то ошибаются. Фридрих Вильгельм IV обладал мягким, любезным характером, и его любимым методом борьбы были объятия. Он всегда стремился обезоружить своих врагов человечностью и предупредительностью, при этом часто действовал даже против своих истинных убеждений — и бывал потом глубоко разочарован и рассержен, когда не встречал ответной благодарности. Его правление началось со всеобщей амнистии приговоренным "демагогам" и с реабилитации преследовавшихся профессоров и публицистов. Даже радикальному революционному поэту Георгу Хервегу этот король Пруссии дал аудиенцию и заявил ему: "Я люблю оппозицию с характером". Хервега это не убедило.
Столкновение этого характера с революцией 1848 года и определило своеобразную историю Пруссии в последовавшие три сумбурных года: 1848–1850.
По крайней мере в течение двух лет было ясно видно, как подступает революция, и Фридрих Вильгельм по-своему уже заранее пытался парализовать ее частичными встречными предупредительными мерами. Весной 1947 года он, обладая королевскими неограниченными полномочиями, созвал "Объединенный Ландтаг", подобное парламенту собрание всех провинциальных сословий, тут же обесценил этот жест речью при открытии, в которой он заявил, что никакая сила на Земле не заставит его сделать из этого собрания постоянное конституциональное учреждение. Его свояк, русский царь, заметил по этому поводу: "Удивителен этот новый режим: король предоставляет конституцию и отрицает, что это конституция". Объединенный Ландтаг проявил себя непослушным и осенью неблагосклонно был снова распущен. Требование его "периодичности" впредь станет лозунгом революции. Королевский жест окончился ничем. Но у самого влиятельного тогда советника короля Радовица уже были новые замыслы: "Королю следует привлечь Пруссию на свою сторону в Германии и посредством Германии".
К этому король был всегда готов. Уже при вступлении на трон он предложил Меттерниху "в союзе с властью императора Австрии содействовать возвышению и прославлению нашего дорогого немецкого отечества, и тем самым в сердце Европы достичь воодушевленного единства и согласия". Меттерних всегда вел себя уклончиво в этом вопросе, и сделал это и сейчас. С большим сопротивлением Фридрих Вильгельм дал себя уговорить Радовицу действовать без Австрии: следует собрать в Потсдаме конгресс немецких правителей, чтобы из Немецкого Союза сделать союзное государство с армией, флотом, таможенной унией, союзным судом и свободой печати, причем следует отметить, все как дар сверху. Совсем под конец, когда во Франции и в Италии уже разразилась революция, а положение в Вене и в Берлине было все более угрожающим, король признал даже то, что было ему всего тяжелее: союзный парламент, образованный из "сословий" союзных земель, и тем самым также и во славу господню постоянный Объединенный ландтаг в Пруссии. 18-го марта 1848 года королевский указ провозгласил всю программу. И как раз в этот момент в Берлине разразилась борьба на баррикадах.
Следует знать эту предысторию, чтобы понять поведение короля во время революции: вывод войск из революционного Берлина, верховой проезд через Берлин в черно-красно-золотом шарфе, воззвание "К моим любимым берлинцам", известное высказывание "Солнце Пруссии впредь будет восходить в Германии". Дело было не только в том, что он потерял самообладание и не хотел видеть никакой крови. Несомненно: для него было ужасно слышать выстрелы его войск по его "любимым берлинцам". Но прежде всего все происходящее казалось ему ужасным недоразумением: ведь он же все или почти все, чего его подданные хотели добиться от него посредством революции и насилия, уже по доброй воле своей милостиво предоставил!
Теперь, конечно же, он упустил инициативу из своих рук, и то, что должно было стать величественным королевским жестом, случилось помимо него. Все лето Берлин был в руках вооруженных отрядов горожан, радикальный прусский парламент работал над радикальной прусской конституцией, во Франкфурте заседало немецкое Национальное Собрание, вовсе не созванное правителями, а король вынужден был молча сносить унижение. Но в то же время в течение лета 1848 года революция истощилась. В общем-то она была сильнее, пока лишь угрожала, чем теперь, когда она произошла. Судьба всех революций решается в последней инстанции обладанием вооруженной силой. Однако армия, хотя и ушедшая по приказу короля в мартовские дни из Берлина, все еще прочно была в руках короля; и осенью по королевскому приказу она вернулась в Берлин. Она не встретила больше никакого сопротивления. Созыв парламента был отсрочен и перенесен в Бранденбург-на-Хавеле, затем он был распущен. Революция в Пруссии закончилась. Король снова держал в своих руках бразды правления.
Примечательно, что при этом ни в коем случае не установился период реакции и репрессий. Фридрих Вильгельм остался верен своему особенному характеру, состоявшему из мягкости и своенравия; он не стал никому мстить, а хотел быть великодушным победителем. Теперь, когда у него вновь были свободны руки, ему казалось, что пришло время с величественным жестом ввести в действие его мартовскую программу. Он планировал в Пруссии сам из королевских властных полномочий предоставить конституцию, которую народ хотел у него вырвать силой, а вслед за тем под руководством Пруссии объединить Германию — но не посредством народа, а через правителей, к которым и сам принадлежал.
Для Фридриха Вильгельма и его советников (которые все снова пришли из опоры государства — аристократии и чиновничества) осенью 1848 года вопрос встал таким образом: должна ли Пруссия позволить себя использовать немецкой буржуазной революции или же она может со своей стороны использовать революцию? Следует ли ей стать буржуазно-парламентарным государством или оно может с некоторыми конституционными уступками сохранить свою сущность и обуздать своих граждан? Следует ли ей действительно "взойти в Германии" или же она может Германию покорить?
Все эти вопросы Пруссия решила в 1849 году вначале в свою пользу. В 1850 году уже пару месяцев она господствовала в Германии не менее, чем двадцатью годами позже. Но что через двадцать лет удалось сделать надолго, при этой первой попытке потерпело в конце концов неудачу. Прусской политике в отношении Германии в 1849–1850 годах удалось остановить немецкую революцию, подчинить ее себе и обратить на пользу Пруссии. Что ей не удалось, так это вершившийся вследствие этого побег из союза "трех черных орлов". Пруссия потерпела неудачу не с Германией, а со своими старыми партнерами, соперниками и противниками: с Австрией и с Россией.