В свое время он приохотился к чтению, постоянно ходил в библиотеки — а что делать инвалиду на нищенскую пенсию, как не книги листать, благо бесплатно. И уже тут поневоле призадумался — почему все московские цари, и их наследники имели слабое здоровье и быстро умирали. К тому же многие и рассудком «трогались», тот же родной дядька царь Иван, старший единокровный брат «родителя», как царь Федор прежде, единственный выживший наследник Иоанна Грозного, чуть ли не юродивыми оба почитались. А вот Петру Алексеевичу хоть бы хны — трудится до полусмерти, до свинства постоянно пьет, сам головы топором рубит — и ничего, бодр и весел.
И неожиданно понял — так «родитель» все детство в Преображенском провел, на свежем воздухе, за городом, вдалеке от кремлевских стен. Свинца потому и не наглотался, в отличие от всех других Романовых. А дети Алексея Михайловича от той же Милославской в дворцовых хоромах свое время проводили, вот и ослабли не только здоровьем, но и разумом — свинец ведь к слабоумию зачастую приводит. Так что на фиг, пусть из него пули лучше отливают, а трубы из бронзы делать да из глины, да и дерево под рукой постоянно. И это при том только одна сторона проблемы, вторая заключается в том, что вся нынешняя косметика для женщин, румяна и белила, в себе свинец заключают одним из компонентов — тем себя бабы и травят потихоньку. А еще в ходу киноварь, а там «жидкое серебро» — ртуть. А этот металл многократно страшнее по своему воздействию на человеческий организм — голимый яд, и ведь травятся им запросто, не обращая внимания.
Ну да, ну да — красота требует жертв, причем отнюдь не фигурально! И все от незнания, от традиций — пращуры так делали, и нам сам бог велел!
Алексей прошелся по саду, вышел к густым кустам смородины — тут жизнь кипела вовсю — дворцовые бабы и девки собирали черную поспевшую ягоду, из которой будут позже варить варенье и всевозможные взвары. Но тут была не только дворцовая челядь, отнюдь — юная царица с чуть округлившимся животиком, со свекровью царицей Евдокией и матерью княгиней Ромодановской, со всеми «комнатными боярынями» сами активно участвовали в этом процессе — тут чтили «Домострой», и постоянно приглядывали за обширным дворцовым хозяйством.
И никак иначе — ведь слуги и холопы разбалуются без строгого пригляда, разленятся и без усердия трудиться будут. А тут всех видно, кто как работает — все на виду, сразу приметят отсутствие должного прилежания. С нерадивой челяди строго спрашивают — каждую неделю по пятницам кого-то секли на конюшне, вгоняя им ума в «задние ворота» — только визг с писком доносился. Для порядка пороли, никого не калечили — первое предупреждение тем самым делали, розгами, не батогами. А второго уже не будет — выставят из Коломенского, тут лодыри не нужны.
— Бдят, и это хорошо — барон у меня на своем месте, пусть и Силантий, — Алексей усмехнулся, разглядывая притаившихся охранников, которых сами женщины не замечали. Или делали вид, что не видят, а скорее принимали как данность. С цариц — старой и молодой — не спускали взгляда. Да оно и понятно — хватало желающих убить их, но более всего его самого, тут не следовало обольщаться. Слишком много осталось на Москве приверженцев царя Петра Алексеевича, хотя их основательно «проредили» — Преображенский Приказ многих под караул взял. Ведь в армии служили «родителю» на совесть, не за страх, сражались, проливали кровь в сражениях. Многие ушли с «батюшкой» в Ливонию, но были и такие, что остались тут, и притаились до поры, до времени, поджидая удобного момента. Там воткнут самому в бок что-нибудь остренькое, и помрет он в одночасье.
— Бог знает, что тогда будет…
Алексей тяжело вздохнул, понимал, что собственная преждевременная смерть может ввергнуть страну в Смуту, хотя все думные чины, от бояр до дьяков до дрожи боятся возвращения царя Петра. Про церковных иерархов и клир говорить не приходится — каменной стеной встанут, лишь бы «кукуйский чертушка» не возвратился в Первопрестольную. Впрочем, и народ поднимется — все хорошо помнят расправу с жителями Твери, да и казни, которые «батюшка» повсеместно устраивал. Недаром сейчас все подданные на него, молодого царя, прилюдно молятся — «тишь и благодать» наступила в русском государстве, совершенно ошалевшем и пришибленном от «реформаторского зуда» прежнего самодержца.