Вот тогда Орлик и решил спасать себя, написав покаянное письмо полковнику Даниилу Апостолу, что твердо держался руки нового гетмана Скоропадского, поставленного царем Петром. И предложил выдать Мазепу с головой Москве, и получить не только полное прощение, но и награду, которую обещали за поимку предателя.
Ведь русский посол в Константинополе Петр Толстой предложил визирю триста тысяч ефимков, полновесных талеров, за выдачу царю живого Мазепы, и посулил немалый бакшиш самому Балтаджи Мехмед-паше лично. Сумма настолько головокружительная, что зная нравы, царящие в Блистательной Порте, можно было не сомневаться, что все сановники султана призадумались, прикидывая вес серебра — за такую груду монет в полтысячи пудов можно было к Мазепе и всех его сторонников привосокупить.
Филиппа это огорчило до крайности — он ведь предложил свои услуги и мог похитить Мазепу за вдесятеро меньшую сумму, вот только царские приближенные ему даже не отписали в ответ. Да и сам гетман выкинул кунштюк, которого от него никто не ожидал — впал в расстройство, почему-то посчитав, что его обязательно выдадут царю, и скончался. Старым совсем стал, вот сердечко и не выдержало охвативших его волнений.
Потеряв надежду на прощение, Орлик решил «выбиться в люди» — король Карл предложил его избрать в гетманы. Сбежавшая от мести царя Петра казацкая старшина перечить шведскому монарху не стала, однако выдвинула новоявленному гетману ряд условий, которые тот принял — куда деваться в его шатком положении «приживалки»!
Так что во время «выборов» Филипп быстро написал и огласил «Договоры и постановления прав и вольностей Войска Запорожского», составленных на манер польского «Pacta conventa». Он уступил значительную часть своих полномочий казацкой старшине, которая получило право решать все важнейшие вопросы в Генеральной раде, созываемой трижды в год. Что касается внешней политики, то Орлик полностью признал протекторат шведского короля — тут не до жиру, быть бы живу — все беглецы еще надеялись на лучший для себя исход. И теперь эти чаяния получили возможность претворения в жизнь — могущественная Оттоманская Порта месяц тому назад объявила войну русскому царству!
— Османы сомнут московитов на два счета — они не шведы! Петрушка до сих пор «поминки» крымскому хану отправляет, а тут вся турецкая армия нахлынет потопом, там ведь больше ста тысяч. И татар половина от этого легко наберется — никто не устоит перед такой силищей!
Орлик захихикал, затряс головой, охваченной радужными планами. Он уже не надеялся на участие турок в войне, но султану Ахмеду явно не понравилось усиление позиций трижды проклятых москалей. Так что хорошо, что царь Петр в гордыне своей отказал ему в прощении — теперь у него самого есть возможность единолично править в Киеве. Причем прийти туда раньше турок — освободителем народа от московского ярма!
И все дело в том, что османы смогут набрать армию не раньше марта, а в поход на Дунай выйдут в апреле, когда дороги уже будут выжжены солнцем. А он с ордой пойдет на Киев в начале февраля, когда реки уже скованны льдом, а снега мало, что позволяет татарам тебеневать коней. С ним пойдут буджакские и белгородские татары — двадцать тысяч острых сабель. Войско возглавит калга Бахти-Гирей, сын крымского хана, который станет ему подчиняться по султанскому фирману. И главное — татары не будут громить монастыри и церкви, грабить поселения, и тем паче не пленять ясырей. И на то воля султана и визиря — в Константинополе сейчас сообразили, что если не сдержать алчных и кровожадных татар, то украинские земли восстанут не против московского царя-единоверца, а на борьбу с басурманами.
А вот его встретят с радостью — казацким полковникам, привыкшим править самостоятельно, московская «опека» уже надоела. Так что перейдут на его сторону, обязательно переметнутся — он огромными правами по своей «конституции» их наделил, не выдержат искушения. И грамоты им отправляет постоянно, соблазн ведь велик — править самим без московских воевод обойтись. И гетману Ивану Скоропадскому напишет тоже — если Ванька и не соблазнится, то царь все равно его под подозрением держать будет. А головы московский деспот рубить любит, и своих никогда не жалеет, как того же Кочубея или Искру, что его стороны крепко держались.