Вынув дрожащие руки из карманов, он вытянул их перед собой, чувствуя, как кожу леденят капли росы. Что бы там ни таилось, это было какое-то воистину запредельное зло, и оно все приближалось! Ему захотелось повернуться и убежать, но было невозможно сдвинуться с места. Дыхание его перехватило, и лишь тогда он понял, что настолько парализован страхом, что не может даже молиться.
– Господи, Иисусе Христе, спаси и сохрани... – немеющими губами прошептал он.
Слова растаяли в тумане, но ему стало немного легче.
В городе возникло что-то... что-то ужасно неправильное, и другие тоже это почувствовали. Он нахмурился. Несколько Раз за прошедшие дни он видел, как Билл пристально глядит на реку с обеспокоенным лицом, будто ждет чего-то ужасного от тихой, спокойной грязной воды. Об «атмосфере» упоминалось и на собрании церковного попечительского совета вчера вечером. Какие-то вандалы обезобразили церковную стену, разбили окна, размалевали вызывающими граффити стены. Рассказывая об этом, Доналд Джеймс печально покачивал головой. Все было как-то... не так. Во всем районе резко возрос уровень преступности. Старший преподаватель в школе жаловался, что дети становятся вялыми, задумчивыми и одновременно – неуправляемыми, и неловко шутил, говоря, что это, возможно, из-за купания в грязной воде. Майк; прищурил глаза, вглядываясь в туман. Может быть, в этой воде действительно что-то было? Не в том смысле, который имел в виду учитель, не бактерии или микробы, а что-то еще? Нечто гораздо более зловещее?..
Светало. И вдруг страшное ощущение надвигающейся беды исчезло. Он мог видеть ясно, четко... Туман рассеивался, и на востоке вспыхнула алая полоска.
Восход солнца в тумане алел цветом крови.
21
В доме было очень тихо. Оглядывая маленькую, с низким потолком гостиную, Эмма добавила к списку покупок два пункта: понадобится еще несколько мягких подушек для небольшого диванчика, который она купила в магазине Питера Джонса перед отъездом из Лондона, и еще одна лампа. Несмотря на ясный сентябрьский день за окном, в комнате было темно. По углам здесь постоянно была темно. Казалось, тьма в них не рассеивается, несмотря на все светильники, которые она зажигала.
С момента ее вселения прошла всего неделя, и чуть больше шести недель с момента, когда она впервые увидела коттедж. За это время процедура покупки дома прошла без единой проволочки, а ее увольнение было принято Дэвидом Спенсером с явной неохотой и лишь после вырванного у нее обещания, что время от времени Эмма будет продолжать поставлять ему репортажи и резюме. Будет держать с ним связь в Интернете и если решит вернуться на службу, то немедленно ему позвонит. И последнее, но немаловажное: в тот самый последний, ужасный день она забрала все свои пожитки, включая Макса и Мин, из квартиры Пайерса.
Поначалу кошки были сильно потрясены и возбуждены, оказавшись на свободе в доме и на трех акрах земли. Но постепенно их страх проходил, теперь они были очень заинтригованы и полны желания исследовать новое место. Она выпустила их из дома лишь вчера, хорошенько покормив. Они осторожно вышли на террасу и уселись, тесно прижавшись друг к другу, вмиг растеряв всю свою спесь и браваду, которые усиленно демонстрировали внутри дома, глядя на мир в окошко. Она исподтишка наблюдала за ними, вначале опасаясь, что они убегут и где-нибудь потеряются. Для беспокойства, как выяснилось, не было оснований. Звук мотора первой же машины издалека обратил их в стремительное бегство, они метнулись на кухню и унеслись вверх по лестнице. Но спустя минуту они уже крались обратно, движимые острым любопытством, которое оказалось сильнее страха.
Меблировка дома еще не завершилась. Всего три дня тому назад приезжали Пэгги и Дэн, привезя с собой небольшой антикварный сосновый столик и четыре стула для столовой. Столовая должна была соединиться с кухней, после удаления стены. Они привезли и дубовый столик для закусок, и пару викторианских бабушкиных стульев, обитых бархатом. Наверху получилась новая спальня. Викторианский комод принадлежал еще ее бабушкам. Дубовый кофр отдала Пэгги. Но по-прежнему Эмма не чувствовала себя как дома. Хорошо еще, что она пока не слышала вновь того странного голоса...
Эмма выглянула в окно и осмотрелась по сторонам. Из покосившейся беседки в саду донеслась печальная осенняя песенка малиновки. Надо будет починить беседку, забор, шпалеры, калитку. Список предстоящих работ на участке все удлинялся, да и в доме дел было не меньше. Эмма замерла, наслаждаясь солнечным теплом, вдыхая приятный, чуть солоноватый воздух. Из окна спальни было видно устье реки, и чувствовался свежий холодный запах тины, когда прилив отступал, обнажая широкие темно-серые блестящие отмели с обеих сторон реки.
На несколько секунд прислонившись к стене, Эмма перевела дыхание: утром она напряженно работала по дому. Но прерывать труды надолго было опасно: именно в эти мгновения ее одолевали сомнения. Всякий раз ей словно чего-то недоставало: ощущения полного счастья, чувства абсолютной правды?.. Не было и ликования по поводу того, что она, наконец, нашла себя здесь. Ничто не избавляло ее от тревоги из-за того, что она совершила. Отказавшись от блестящей карьеры, она покинула любимый дом и мужчину, которого обожала, растратила без оглядки немалую часть своего состояния – и все ради чего? Ради мечты! Даже перспектива свободной подработки для Дэвида не радовала ее. Теперь она много не заработает... Она посмотрела на окно задней спальни, рядом нa деревянном столе стоял ее компьютер. Сидя за ним, она могла видеть в окно весь сад. Это будет ее рабочий кабинет... Когда-нибудь.
С легким приветственным мурлыканьем к ее ногам прижалась Мин, и она наклонилась, чтобы поцеловать темную пушистую головку кошки.
– Тебе тут нравится, дорогая, не так ли? – шепнула она и вздохнула.
Ей очень хотелось позвонить Пайерсу, просто чтобы услышать его голос. Обернувшись на дверь кухни, она взглянула на телефон. Аппарат был синего цвета, в тон кухонной плите, которую установят на следующей неделе. Нет, нельзя звонить! Он сразу поймет, в чем дело. Он же ее насквозь видит, сразу почувствует ее одиночество, а она скорее умрет, чем признается даже самой себе, что совершила ошибку.
Выпрямившись, она посадила кошку на замшелую ограду и пошла по садовой дорожке.
– Идем? – Она повернулась и щелкнула пальцами, зовя Мин. Та осторожно спрыгнула и побрела за ней, нюхая траву. Эмма заметила, что кошка остановилась и стала рыться в земле, потом шаркнула лапкой, понюхала что-то и вдруг резко отскочила. Шерсть на ее загривке встала дыбом.
– Что там у тебя такое? – Эмма подошла взглянуть – что там нашла кошка?
В небольшой ямке лежал кусочек красной веревки. Эмма подняла его, нахмурившись, и внимательно рассмотрела. Был он грязный и... какой-то неприятный, хотя она не смогла бы объяснить – почему?
– Это всего лишь кусок веревки, Мин. На, хочешь поиграть им? – Она повертела им перед кошкой. Мин попятилась, оскалилась и тихо зашипела. Эмма вздрогнула:
– Извини! Я думала, ты хочешь поиграть... Но Мин уже надменно вышагивала в сторону террасы. Там она уселась спиной к хозяйке и начала умывать лапкой мордочку, явно демонстрируя, что на сегодня с нее приключений достаточно.
Эмма пошла дальше, машинально сунув красную веревку в карман.
Лужайка заросла цветами и травами по самые колени. С обеих сторон дорожки возвышались две старые яблони с маленькими твердыми зелеными плодами. За ними виднелись два симметрично расположенных, сильно разросшихся куста роз, покрытых цветущими и уже увядающими цветами, под тяжестью которых и завалилась беседка.
Эмма помедлила, вдруг почувствовав себя как-то неловко. Всякий раз, проходя по саду, она останавливалась здесь и бессознательно оглядывалась через плечо. Почему она так делала? Она невольно вздрогнула и поспешила дальше, там была калитка в травяной сад. Грядки с травами, дикими и неухоженными, располагались вокруг старого дощатого сарая, а за ним была теплица, сломанная и вся заплесневелая, где когда-то всходили саженцы. Ей нравился этот сарай. Очевидно, здесь был своеобразный «деловой центр», когда в усадьбе еще кипела работа и регулярно подавались вода и электричество. Здесь стояли две скамейки, были полки со старыми горшками и сломанными инструментами, табличками, банками для варенья – всем, что не стоило так долго хранить.